...Валентина не хотела этого. Недолгая надежда на восстановление прежних чувств, три безумных дня на долгие выходные мартовских праздников... всё равно ничего не получилось. Но "последствия" как она сказала маме - остались. И становились всё заметнее. К счастью, весна, полная праздников, прошла без происшествий, летом у подруг, что могли проболтаться, начался сезон отпусков, а торчащим на работе мужикам-алкоголикам ни до её живота, ни до настроения не было дела, а когда стали возвращаться подруги-отпускницы, сначала утягивала живот (всё равно не собиралась сохранять этого ребёнка), а потом подобрала себе удачную униформу, и врала всем что "опять не нашли её размера". Мама звонила из деревни: "иди к врачу, пока не поздно" - она боялась. Вдруг уговорит оставить? А вдруг нельзя аборт? А вдруг Он вернётся и подумает, что она хочет привязать его ребенком? А вдруг Он вернется и узнает, что она хотела аборт? Да ещё неизвестно - как он, вдруг, что с наркозом... вон, сколько случаев рассказывают. Или не надо наркоза?! Да и врачи сами ничего не знают. Мама звонила ей, говорила: "Ты дура!" она отвечала: "Да, дура" - и вешала трубку. А ведь межгород такой дорогой, а у родителей в деревне не шибко денег, чтобы её дуру, уговаривать решиться - туда или обратно.
А ещё был сын. Прекрасная память о первой настоящей любви, красивый и добрый мальчик, награжденный талантом, как и его покойный отец. Десятилетняя радость одинокой Валентины, из-за которой она долго носила вдовий венец и только в последние годы стала давать себе послабление... и вот, слишком сильно расслабилась... Сколько она ему рубашечек, пиджачков, даже носовых платков покупала и своими руками вышивала! Она боялась и за него тоже - хватит ли сил поднять двоих, хватит ли ей сердца и ума - сможет ли она любить и его и другого ребёнка так же сильно, не забросит ли его ради маленького... А ведь ему рисованию учиться, с двумя детьми на шее об учебе для него можно забыть...
В сентябре она взяла отпуск, и увезла сына к маме - четвертый класс он начал в деревенской школе. Родит так родит, скинет так скинет. У матери были знакомые, могли помочь, а в деревне никто не узнает. К октябрю мама сделала у фельдшера справку, что ей нужен уход и дочь останется ещё на месяц. На работе отпустили. А в конце октября, на праздники, на седьмом месяце, она родила...
Сын был на линейке, мама готовила у печи, а отец вышел поправить сарайку за огородом. Она вызвалась с ним, подавать доски, и вот там-то на лестнице её и схватило. Она помнила - было холодно и больно. С почему-то крутящегося вокруг неё серого неба падал первый снег, отец дотащил её до дома на себе прямо вместе с лестницей - разжать руку было не в её силах, в дверях просто выломали ступеньку, за которую она держалась. Мать ругалась на отца, зачем потащил беременную дочь на верхотуру, отец орал на неё, чтобы мыла руки и тащила горячую воду, "или что ещё там, у вас по бабским делам требуется". Её раздевали в четыре руки, она дралась и кричала "позовите фельдшера", но фельдшера звать было уже поздно. Она родила дочь - прямо на столе, на вышитой красными цветами и зелёной листвой праздничной скатерти, девочку с белыми кудрями до плеч. Сразу стало тихо, мать что-то делала далеко-далеко внизу с чем-то блестящим, потом раздался детский плач. И страшно как стало Валентине, страшно так, что сама она показалась себе маленькой, тоненькой куколкой лежащей на игрушечном столике, к которой подносят визжащее чудовище, что она не выдержала, и когда дочь приложили её груди - махнула левой рукой, чтобы избавиться от наваждения. Под руку попало что-то тяжелое, раздался влажный удар об пол.... наступила благословенная тишина.
Отец и мать смотрел на неё с ужасом, и она не понимала почему.
- Что ты натворила, Валька! - прохрипел отец.
- Молчи, молчи, старый, дурак, может так и лучше! - накинулась на него мать.
- А?! Что?! - Валентина попыталась подняться, он от слабости закружилась голова и она потеряла сознание...
Дочь похоронили во дворе, под молодой рябинкой, которую посадили отцу однополчане. Отец копал яму и ревел: "Убийцы!", закапывая трупик, завернутый в испорченную скатерть со злосчастной ступенькой от лестницы. Мать шипела на него: "Тише-тише, молчи!", а Валентина... Валентина сама не понимала, откуда у неё такая пустота в сердце и никакого волнения. Ну да, убила... но ведь может быть, и не выжила бы - деревня всё-таки, 9 месяцев не было... лучше бы было, чтобы она умерла позже, когда бы они к ней привязались, дали имя? Нет, наверное... Но имя они ей всё-таки дали. После похорон отец вытащил бутыль самогона, и разлил всем: "Выпьем, - говорит, - за рабу божью..." - "Да ты что, ты же некрещеный! - зашипела на него мать: - Грех это!" - "Нет, - продолжал на своём отец: - Выпьем, говорю, за рабу божью... ну Валька, как ты назвала нашу внучку?". Мать накинулась на него с упрёками, а Валентина ответила: "Светочка, - холодно так, чувствуя себя словно дерево: - Всегда любила это имя" - и опрокинула в себя стакан первача...
Сыну они ничего не сказали. "Мама приболела, не беспокой её" - этого достаточно мальчишке. А на следующую ночь она впервые ей приснилась...
Она проснулась от жара, грудь болела, а рубашка была мокрая от молока. Далеко, за дверью, плакал ребёнок. "Сейчас, сейчас, заторопилась она, выбираясь из-под одеяла, и вытаскивая валенки: "Сейчас". И только у двери спохватилась: "Куда, собственно, я иду?!". А дверь уже сама открылась - и что странно: вместо темных сеней, открытых стеной в гараж и свинарник, там была сторона сада, с рябинкой, которая совсем на другой стороне дома! А под деревом, под этой рябинкой, стояла Светочка...
Нет, уже тогда она была совсем не как новорожденный ребёнок - девочка, лет 6-7, тоненькая, уже не пухлый карапуз, но ещё не школьница, на плечах, словно шаль, вышитая русскими узорами окровавленная скатерть, и длинные, красивые волнистые волосы - до щиколоток... Она светилась, освещая двор покрытий инеем, словно лунным светом - да, это Валентина, когда была маленькая, верила что все, кого зовут Света - святятся. И поэтому и хотела такую дочь...
"Мама, мамочка" - звала она, протягивая руки. Валентина бросилась к ней, выбежала на замерзший двор. "Пойдём со мной, мамочка", - требовала они, и только тогда Валентина опомнилась. "Ты же умерла"... - сказал она хриплым, не своим голосом. "Ну и что?" - ответила наваждение. Валентина, хоть и была неверующая, перекрестилась, на что мертвая просто рассмеялась:
"Ну что, идёшь? Это будет не больно".
"Я говорю же - нет" - тем же чужим голосом ответила она.
