Контратака захлебнулась.

   - Внимательно слушаю, - покорно сказал Юра.

   Откуда этот странный звук? Будто куда-то с хлопком всасывается воздух. Наверное, на кухне барахлит кран. Было ли это тем, что действовало ему на нервы с самого начала разговора? Пожалуй, нет. Не то. Что-то другое...

   - Я приехала сюда в две тысячи втором, - тем временем сказала Саша.

   - Значит, больше чем год.

   - Гораздо больше. И сразу отвечу на твой вопрос: Пётр Петрович берёт деньги только с вас, - её глаза стали жёсткими. - С тех, кто ещё не высосан до конца. Кто ещё может послужить великой глотке.

   - Да что у вас здесь, общество гурманов?

   - Не перебивай, пожалуйста. Всем остальным позволяется жить в номерах, сколько они захотят, и у нас нет никакого желания уезжать куда-то, где придётся начать всё сначала. Места хватает всем. В доброй половине гостиницы живут только пауки да мухи. Мы создаём здесь видимость жизни, служим..., - неясное чувство отразилось на её лице, - Твоя жена не промахнулась с замечанием про режиссёра и актёров. Если продолжить её мысль, тогда мы - то есть я, Вениамин, Нурлаз, даже тихоня Лена, все - не более чем декорации. Но к этому мы ещё вернёмся. Сначала обо мне. Я приехала сюда в две тысячи втором году, чтобы забрать из детского дома своего сынишку.

   Этот факт почему-то поразил Юру больше, чем сумасшедшие цифры.

   - У тебя есть сын?

   - Был. Я приехала четвёртого октября. Тридцать первого сентября его не стало.

   Юра помолчал. Ему стало неловко. Подумать только, они с Алёной вели себя с этой женщиной возмутительно панибратски, смеялись и шутили над ней, воображая что существует какой-то заговорщицкий кружок, следующая ступень после бабушек на лавочке у подъезда, который от нечего делать придумывает себе правила и, забываясь, требует от других подчинения им... На то, чтобы занимать один и тот же номер отеля тринадцать лет с того момента как погиб твой сын, нужно недюжинное мужество. Хотя, прежде всего, конечно, нужна причина.

   Саша смерила Юрия испытующим взглядом и продолжила:

   - Ты, наверное, хочешь спросить, что он делал в детском доме. Как туда попал. Я расскажу. Дело в том, что я взяла на себя смелость решать, в каком мире будет расти мой сын. Я выбрала неполную семью и адские муки, которые были приготовлены его мамочке, против мира побоев и бесконечного зла, что устроил моему малышу отец. Так уж вышло, что некоторые мужчины рождаются чудовищами, и чудовищность их сидит под кристально-белой скорлупой. Я поняла это, но слишком поздно. Он не желал отпускать от себя ни меня, ни тем более малыша. Однажды ночью я подсыпала ему в воду снотворное, а потом задушила подушкой.

   Она перевела дыхание. Юра сидел прямо и смотрел на неё во все глаза. Большая стрелка круглых часов на одной из стен встала в позу восклицательного знака. Страницы журнала на столике у входа, к которому учитель сидел лицом, шевелил вентилятор, который никто так и не выключил.

   Пухлые губы Александры тронула улыбка.

   - Даже под феназепамом он брыкался, что твой конь, но я уже тогда была не пушинкой. И конечно, кое-чего не учла. Я действовала на эмоциях и, как любой преступник, не думала о последствиях. Перед этим он сильно меня избил, и моему адвокату удалось убедить судью, что это было... чем-то, вроде самообороны. Однако убийство остаётся убийством, даже в состоянии аффекта. Мне дали восемь лет. Не буду рассуждать о незащищённости слабого пола перед мужчинами-тиранами и о недостатках судебной системы - для меня всё это давно в прошлом. У нас не было родственников, кроме мамаши моего мужа, ещё более невменяемой, чем он, и Егорку отправили в детский дом. Я не думала о последствиях, но помню, в ту бессонную ночь после оглашения приговора попыталась убедить себя, что ему там будет лучше, чем с отцом. Да, наверное, меня можно назвать оптимисткой...

   Она попросила Юру принести ещё воды, и он принёс - сразу целый кувшин. Саша всё ещё казалась ему нереальной из-за какой-то на первый взгляд незначительной детали, которую никак не получалось уловить. Тем не менее её рассказ действительно задевал за живое.

   - Если тебе тяжело всё это рассказывать, я не буду настаивать.

   - Я давно это пережила, - ответила женщина, отпив глоток. - Но дело не в этом. Моё сердце вскрыли жертвенным ножом и аккуратно слили оттуда всю боль - вместе с остальными эмоциями, но тут уж ничего не поделаешь. Стены Дома отдыха для Усталых знают своё дело, даже если люди, которые здесь работали добрую сотню лет назад, давно мертвы.

   Хорь выразительно забарабанил пальцами по столу. Он подумать не мог, что кто-то из старожилов способен сказать хоть десяток слов о своём прошлом. Все они казались такими неприступными - и Саша возвышалась среди прочих, как Эдинбургский замок среди хибар. Именно это раскрыло ему глаза. Навалившись на стол, Юра едва не опрокинул его, и только рука женщины, небрежно лежащая на другой его стороне, не позволила случиться катастрофе. Она, кажется, даже не заметила, как предостерегающе звякнула ложка в кружке. Помещение показалось крошечной запертой комнатой, в которой почти невозможно было дышать. От Саши пахло ландышевой туалетной водой - её, в свою очередь, перебивал горький запах пота. Над люстрой, разрезая пространство, словно самолёт, идущий на посадку, жужжала муха. Всё здесь было сном. Хорь закрыл глаза, помассировал веки. Саша продолжала говорить.

   - Я была настоящей паинькой. Осудив на восемь лет, меня отпустили условно-досрочно через три года. Я сразу села на поезд, чтобы увидеться с сыном. Нужно сделать отступление, чтобы пояснить, как мой мальчик оказался здесь, тогда как жили мы в Нижнем Новгороде. Видите ли, дети без родителей, равно как и дети, родители которых лишены кровного права, становятся узниками нашей бюрократической системы. Государство вольно делать с ними всё, что пожелает, называя это опекой. Например, выслать прочь из родного города. Ты уже, наверное, догадался, что в окрестностях Кунгельва есть приют. Не знаю, функционирует ли он сейчас, да и мне, если честно, уже всё равно. Я хотела бы знать, что там происходило в течение две тысячи второго года, как раз когда готовили бумаги о моём освобождении, но никто не торопился раскрывать мне детали. И пусть. Достаточно и тех крох информации, что мне удалось собрать. Егорка не забыл меня. Он не уставал рассказывать, что у него есть мама. Когда его обижали, он говорил что рано или поздно обязательно поедет домой, а сверстники при полном равнодушии воспитателей измывались над ним с каждым годом всё сильнее. Однажды его избили так сильно, что он впал в кому и умер через два дня, не приходя в сознание. Я узнала об этом только когда приехала. Мне даже не хотели показывать его могилу.