Свидетель помедлил с ответом, и адвокату пришлось поторопить его:

– Мистер Барберини?

Флорент поднял голову.

– Когда я вернулся в Венецию, там уже об этом говорили… – Он умолк, не закончив фразу.

– В Венеции тоже никто не поверил в справедливость этих слухов, мистер Барберини? – мягко спросил адвокат.

Свидетель снова заколебался. Судья повернулся в его сторону.

– Вы должны отвечать на вопросы, сэр, и говорить все, что знаете. Но не следует – да, да, не следует! – делать какие-либо предположения.

– Нет, – ответил Флорент так тихо, что присяжные, чтобы расслышать, вытянули шеи и напрягли слух. На галерке воцарилась тишина.

– Простите, что вы сказали? – переспросил Харвестер.

– Нет, – повторил Барберини. – В Венеции были такие, кто мог поверить в это обвинение или же сомневался, но их было немного, человека два или три. В каждом городе кто-то верит, кто-то сомневается. Принцесса жила в Венеции много лет. Разумеется, у нее, как у первой леди, были друзья, но были и враги. Я не думаю, чтобы кто-то искренне верил слухам, но все так или иначе повторяли их и этим вредили ей.

– Вредили, мистер Барберини? – громко переспросил Эшли.

– Это все было так неприятно…

– Вредили? – резко повторил адвокат. Худой и строгий, он откинулся назад, разглядывая свидетеля. – Не уходите от ответа, сэр! Ее перестали принимать? – Он развел руками. – С нею были непочтительны? Ею пренебрегали? Оскорбляли? Она чувствовала себя неловко в общественных местах или среди своих светских знакомых?

Флорент улыбнулся. Его поведение грозило стать испытанием для лучшего из адвокатов.

– Вы слабо представляете себе ситуацию, сэр, – промолвил Барберини. – Принцесса после поминальной молитвы была в глубоком трауре. Она не выходила из своего дворца, редко принимала гостей, и никто никогда не видел ее даже стоящей у окна. Принцесса никуда не выезжала и не принимала приглашений, ее с тех пор не видели в свете. Не знаю, получала ли она цветы и письма, но, возможно, их было много. Если кто-то посылал их, то он знал, что делал и почему, а мы можем только гадать. Причин для этого может быть сколько угодно. Я же знаю только то, что слышал сам, не более. Какими бы ни были слухи, всегда найдутся те, кто готов передать их другому. – Лицо Флорента не изменило своего выражения. – Некий Уго Касселли рассказывал, что видел, как на ступенях церкви Санта-Мария-Маджоре сидела русалка, – и какой-то идиот возьми да и поверь в эту басню.

По галерке пробежало приглушенное хихиканье, но оно тут же смолкло под грозным взглядом Харвестера.

У Рэтбоуна екнуло сердце, когда, взглянув на судью, он увидел, что тот улыбается.

– Вы находите это смешным? – ледяным тоном спросил Эшли, уставившись на свидетеля.

– Ужасно смешным! – воскликнул тот, глядя на него широко открытыми глазами. – В лагуну тут же вышли гондолы, а на них – человек двести любопытных, ждущих полнолуния. Дела туристских компаний шли отлично. Возможно, кто-то из гондольеров умышленно пустил слух о русалке на ступенях храма.

Харвестер был слишком умен, чтобы позволить себе сорваться и все испортить.

– Очень интересно, – натянуто улыбнулся он. – Но это безобидная шутка. А вот шутка графини фон Рюстов далеко не так безобидна, вы не согласны? Даже если она так же абсурдна и тоже является ложью.

– Чтобы быть точным, – парировал Барберини, – она, по-моему, не так уж абсурдна. В существование русалок я не верю даже в Венеции. Но, как это ни трагично, иногда жены убивают своих мужей.

Лицо защитника Гизелы потемнело, и он круто повернулся к свидетелю, словно хотел нанести ответный удар.

Однако гневный шум на галерке лишил его такой возможности. Мужской голос воскликнул: «Позор!» Кто-то вскочил, а кто-то уже грозил кулаком.

Судебные приставы и охрана неодобрительно качали головами. Их лица были суровы, а губы решительно сжаты.

Сидевшая рядом с Рэтбоуном графиня фон Рюстов закрывала рот платком, и плечи ее подрагивали от смеха.

Харвестер заставил себя успокоиться. Он знал, насколько бессмысленно продолжать поединок со свидетелем, и поэтому повернулся к своему оппоненту.

– Свидетель ваш, сэр Оливер.

Рэтбоун поднялся. Он должен был что-то сказать, должен был начать допрос и показать, что, по крайней мере, не уклоняется от схватки. Ему не раз доводилось вступать в поединок без оружия, когда ставки были столь же высоки. Судья знает, что он хочет выиграть время, должен об этом догадаться и Харвестер, однако присяжные этого не поймут. А Флорент, судя по всему, почти его свидетель и явно предпочитает на резкость адвоката Харвестера отвечать шуткой. В его взгляде, брошенном на Зору, как заметил ее защитник, была если не улыбка, то что-то похожее на сочувствие.

О чем он может спросить Флорента? Фон Рюстов неправа, но она единственная, кто не хочет признать этого.

– Мистер Барберини, – начал Рэтбоун тоном, более доверительным, чем ему хотелось, медленно подходя к свидетелю и этим давая себе время приготовиться к допросу, – хотя он и знал, что никакой выигрыш во времени ему не поможет. – Мистер Барберини, вы сказали, что, по вашему мнению, никто не поверил в обвинение, выдвинутое графиней фон Рюстов…

– Насколько я знаю, это так, – осторожно ответил Флорент.

Харвестер улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он бросил ободряющий взгляд на Гизелу, но та смотрела куда-то мимо него и как будто не замечала его присутствия.

– А что думает сама графиня? – спросил Оливер. – У вас есть основания полагать, что она тоже не считает эти слухи правдой?

Барберини был крайне удивлен, явно не ожидая такого вопроса.

– Отнюдь нет, – быстро ответил он. – Я не сомневаюсь в том, что она верила в то, что говорила.

– Почему вы так считаете? – Рэтбоун понял, на какую зыбкую почву он ступил, но терять ему было нечего. Всегда опасно задавать вопросы, на которые сам не знаешь ответы, – он сам не раз предупреждал об этом своих молодых коллег.

– Потому, что я знаю Зору… то есть графиню фон Рюстов, – заявил Флорент. – Каким бы абсурдом это ни казалось, но она никогда бы не сказала того, во что сама не верила.

Эшли вскочил со стула.

– Ваша честь! – воскликнул он, обращаясь к судье. – Вера в ложь не может служить оправданием. Есть люди, искренне верящие в то, что земля плоская, но искренность не делает правдой их ложные убеждения. Надеюсь, мой ученый коллега это понимает.

– Я уверен, мистер Харвестер, что ваш коллега это понимает, хотя в таких случаях можно заподозрить и злой умысел. Если он попытается внушить что-либо присяжным, я вмешаюсь и предотвращу это, – отозвался судья. – Но пока он не сделал такой попытки. Продолжайте, сэр Оливер, если у вас есть что сказать по существу.

Это опять развеселило галерку.

– Я лишь пытаюсь доказать, что графиня говорила это по искреннему убеждению, а не по злому умыслу, чтобы причинить вред. – Сказав это, Рэтбоун больше не знал, что еще можно добавить, и, поклонившись, сел на свое место.

Снова поднялся Харвестер.

– Мистер Барберини, вы убеждены, что графиня фон Рюстов говорила искренне, опираясь на то, что ей доподлинно известно? У вас есть доказательства, например, того, что она может располагать уликами? – Вопрос был полон сарказма, но адвокат задал его прежним вежливым тоном.

– Если б у меня были доказательства, я не стоял бы сейчас перед вами, – нахмурился Флорент, – а немедленно доложил бы о них в других инстанциях. Я просто говорю вам, что графиня убеждена в том, что сказала правду. Однако я не знаю, зачем она это сделала.

Эшли невольно бросил взгляд на Зору фон Рюстов, но тут же снова повернулся к свидетелю.

– А вы спрашивали ее об этом? Ведь вы ее друг, так же, как и друг принцессы. Мне кажется, что первым делом вы должны были это сделать, не так ли?

Рэтбоун поморщился от холодка под ложечкой.

– Конечно, я спросил ее! – сердито ответил венецианец. – Но она мне не ответила.

– Она вам ничего не сказала? – настаивал Харвестер. – Или ей нечего было сказать?