Подобно Эразму, Цвейг всей душой ненавидел опустошительные войны, порожденные корыстными побуждениями господствующих классов и сословий. В годы первой мировой войны он решительно присоединил свой голос к горячим призывам Ромен Роллана в защиту мира и человечности, а несколько позднее стал участником международной группы "Кларте", организованной в 1919 году Анри Барбюсом, куда входили наряду с Барбюсом Ромен Роллан, Анатоль Франс, Герберт Уэллс, Поль Вайян-Кутюрье, Томас Гарди и многие другие противники национализма и империалистических авантюр. Когда Цвейг писал свою книгу об Эразме Роттердамском, немецкий фашизм еще не успел развязать вторую мировую войну, поглотившую миллионы человеческих жизней, но писатель не сомневался в том, что фашизм неизбежно ведет к войне, и в своей книге не упускал случая подчеркнуть, как справедливо великий гуманист Эразм осуждал воинственный пыл больших господ.
Даже личная судьба Стефана Цвейга в чем-то совпадала с судьбой великого гуманиста XVI века. Им обоим пришлось менять города и страны, спасаясь от напора неумолимого фанатизма. В годы первой мировой войны С. Цвейг эмигрировал в нейтральную Швейцарию; вернувшись в 1919 году в Австрию, вынужден был незадолго до захвата Австрии нацистской Германией в 1938 году эмигрировать в Англию, а затем через Нью-Йорк (1940) перебрался в Бразилию (1941).
Их обоих сильно потрепали жестокие вихри истории. Но душевную стойкость они проявили при этом не одинаковую. Триумфом Эразма Стефан Цвейг справедливо считал победоносное шествие новой гуманистической культуры, горделиво возвышавшейся над побежденным "варварством". В то время к голосу Эразма прислушивались во всех концах цивилизованного мира. Его и называли почтительно "наставником мира". Трагедия Эразма началась тогда, когда век стал "буйным и бешеным", а ясная и спокойная мудрость великого гуманиста заглушалась грохотом социальных и религиозно-политических катаклизмов. И заключалась эта трагедия не столько в том, что "наставник мира" внезапно стал как-то странно одинок, но в том, что на глазах Эразма разрушалось царство разума и гармонической человечности, которое он во всеоружии таланта и огромных знаний столь упорно, столь тщательно воздвигал на протяжении многих лет.
Аналогичную душевную драму пережил и Стефан Цвейг. У него эта драма началась еще в годы первой мировой войны. А потом фашизм. Цвейг сопротивлялся как только мог. Но слишком глубоки были его душевные раны. Он уже не находил в себе сил, чтобы терпеливо ждать окончания великой борьбы, а главное, он, видимо, уже утратил веру в созидательные возможности того гуманистического либерализма, которому он стремился служить на протяжении всей жизни. И в 1942 году в далекой Америке в самый разгар мировой войны он лишил себя жизни.
А Эразм? При всех его несомненных человеческих слабостях, особенно если учесть, что он, в отличие, например, от Мартина Лютера, не обладал ни темпераментом, ни талантом трибуна, воителя-громовержца, Эразм до конца проявлял стойкость, непоколебимость в отстаивании своих идеалов. В 1524 году он счел нужным вступить в полемику с самим Лютером, необузданным спорщиком, могучим оратором по вопросу о свободе человеческой воли, по вопросу, который разделял католицизм и лютеранство и в то же время являлся краеугольным камнем гуманистического учения о человеке. Эразм был слишком умен и проницателен, чтобы тешить себя несбыточными иллюзиями о близком торжестве гармонии над хаосом, человечности над фанатическим неистовством. Но опустить руки, застыть в созерцательном бездействии он и не хотел и не мог. Обремененный недугами и годами, едва живой, он все время трудился на благо культуры, а следовательно, Разума и Человека.
Книга "Триумф и трагедия Эразма Роттердамского" написана в жанре "биографических очерков", к которым Стефан Цвейг неоднократно обращался, начиная с 20-х годов. Видя в духовном росте человечества решающий показатель исторического прогресса, он внимательно присматривался к таким могучим созидателям культуры, как Бальзак, Диккенс, Достоевский, Толстой, Магеллан. Стараясь как можно глубже заглянуть в их богатый духовный мир, поднявший человечество на более высокую ступень, он видел в них не только замечательных писателей, мыслителей или открывателей новых земель, но и провозвестников грядущего мира, в котором человек наконец обретет самого себя. Среди других биографических очерков книга об Эразме Роттердамском занимает видное место. Написанная изящно, тонко, с очень хорошим знанием фактов, хотя и не всегда исторически вполне достоверная, книга Цвейга подкупает большой сердечной теплотой и какой-то удивительной личной заинтересованностью писателя в судьбе человека, жившего много веков тому назад. И в этом нет ничего странного. Как уже упоминалось выше, судьба Эразма не могла не наводить Цвейга на горестные размышления о судьбах европейской культуры в пору ожесточенного наступления нацистского фанатизма. Эразм неожиданно оживал, и прежде всего оживал в самом Стефане Цвейге. Ведь много было общего в их судьбе и в их взглядах и даже, пожалуй, в их человеческих слабостях и заблуждениях. Стремясь быть вполне объективным, Стефан Цвейг при всей своей симпатии к Эразму не лишает его слабостей и недостатков. И то, с какой тревогой и печалью он на них указывает, лишний раз свидетельствует о том, что в историческом зеркале он узнаёт самого себя и подобных ему апостолов культуры, неспособных повести за собой массы людей и даже сторонящихся этих людей. Пожалуй, писатель даже несколько сгущает краски, рисуя трагедию Эразма, натолкнувшегося на глухую стену фанатизма. Ведь Эразм не отрекся от своих заветных идеалов, не уступил недругам, не ушел малодушно из жизни. Трагическое одиночество старого гуманиста было овеяно героическим духом.
Недостаточно отчетливо намечена в книге и социальная подоплека развернувшихся в начале XVI века в Германии драматических событий. Внимание автора неизменно приковано к выразительным фигурам виднейших деятелей тогдашней культурной и религиозной жизни. Они для Цвейга, собственно, и являются началом и вершиной истории.
Прежде всего это, конечно, герой книги Эразм Роттердамский, а также его могучий соперник Мартин Лютер. В портретных характеристиках Цвейг достигает поразительного мастерства. Тут и проявляется вся пластическая и аналитическая сила, присущая ему как писателю. Далекие становятся очень близкими, зримыми, понятными. В этом отношении примечательна хотя бы глава "Облик", в которой Цвейг, внимательно всматриваясь в портреты Эразма, написанные его современником Гансом Гольбейном, воссоздает физический и духовный облик великого гуманиста. Или его характеристика Мартина Лютера, смело метнувшего искру, из которой разгорелось бушующее пламя Реформации. Прямо перед нами возникает этот грузный громогласный человек, созданный для борьбы и неистовых стычек, фанатик антипапского движения, всегда шедший напролом, столь непохожий на деликатного, осмотрительного, осторожного Эразма.
Под пером Цвейга шестнадцатый век стремительно приближается к веку двадцатому. И Цвейг вовсе не скрывает этого, особенно когда книга превращается в монолог, горестный и тревожный монолог автора, излагающего свои заветные мысли и надежды.
Следует еще добавить, что книга Стефана Цвейга "Триумф и трагедия Эразма Роттердамского" появляется на русском языке впервые.
Б. И. Пуришев
