Это уже завтра… Сердце застучало порывисто и громко. «Камертон», то самое «трио золотого звучания», неизменно срывающее овации по всему миру, уже много лет не меняло свой состав. И вдруг сердце сделало сальто и на мгновение остановилось, и отступившая было муть накатила с новой силой. В составе жюри в статусе «приглашенного эксперта» значился Вербицкий Иван Ильич.

Невозможно. Это совершенно невозможно. Но упустить такой шанс – разве возможно?

– Рискнуть, – шепнула Ева, – или забить… Или забыть… Вот в чем вопрос…

В просторном коридоре с высоким распахнутым окном, уставленным разномастными горшками с яркой и пахучей геранью и кадками с раскинувшими во все стороны свои громадные листья аспидастрами, было не очень многолюдно. А все потому, что Ева ужасно опоздала, несколько раз переодеваясь, надевая то песочного цвета строгую юбку, то темно-зеленое платье в пол, а под конец и вовсе разревелась, отчего макияж потек, и пришлось наносить его заново. В конце концов Ева запихнула и юбку, и платье в недра шкафа и надела черные джинсы с бежевой тонкой блузой и белым кардиганом со словами: «Дай бог проканает как брючный костюм. Аминь». И в последний момент, сама не зная зачем, прихватила еще и злополучную шляпу. Впрочем, почему нет? Как говорила мама, театральный костюмер в третьем поколении: «Есть шляпка – есть и женщина. Нет шляпки – нет ничего».

Рядом с окном тихо разговаривали две невысокие девушки, обе в очках, обе с ярким маникюром на длинных ногтях. Эти вряд ли составят серьезную конкуренцию. А вот поближе к заветной двери с надписью «Тихо! Идет прослушивание», где кто-то зачеркнул красной ручкой букву «О» в последнем слове и надписал «И» (и Еве это очень понравилось) стоял рыжеволосый молодой мужчина лет двадцати семи. Он посмотрел на Еву, а вернее, сквозь нее, ухмыльнулся пухлыми губами и поправил идеально гладкий фиолетовый галстук-бабочку на длинной красивой шее с почти незаметным кадыком. «Рыжуля!» – тут же прозвала его Ева. Этот, вероятно, вполне хорош. В игре на скрипке. В остальном – не факт. И Ева усмехнулась, представив себе, как Рыжуля целуется: влажно, слюняво, но очень уверенно и жадно, спеша и причмокивая. Фу, какая гадость! И Ева мотнула головой, прогоняя воображаемый поцелуй с Рыжулей.

Из резко распахнувшейся двери вышел молодой человек со скрипичным кофром, а за ним выскочил мужчина в стильном клетчатом пиджаке и розовых брюках. Его каштановые блестящие волосы торчали вверх, уложенные столь же тщательно и дорого, сколь небрежно, они выглядели а-ля «я просто забыл причесаться». Безумным невидящим взглядом он обвел коридор:

– Кто тут еще остался? Время-время-время!

И тут он увидел Еву и мгновенно кинулся к ней, распахнув руки:

– Ева, не может быть! Неужели я тебе все-таки позвонил и пригласил?

Ева, совершенно не ожидая такого, инстинктивно сделала пару шагов назад, но это никак ее не спасло, и мгновение спустя она уже обнималась с мужчиной и раскачивалась вместе с ним из стороны в сторону.

– Майкл, ты неподражаем! – наконец смогла произнести она, когда ее отпустили, и захохотала.

Директор «Камертона», по паспорту именуемый Михаилом, но для всех давным-давно – Майкл, отодвинулся и посмотрел на нее так, как разглядывают картины в музее:

– Ева, а ты – очаровательна!

И тут же добавил:

– Впрочем, время поджимает, увидимся там, – и кивнул головой на заветную дверь с надписью «Тихо! Идет прИслушивание».

Но до «увидимся» еще надо было дожить, а доживать стало вдруг трудно, потому что в тот момент, когда Майкл распахнул дверь, Ева увидела среди тех, кто «прИслушивался», Ивана Ильича. Ужас и страх тут же обрушились на Еву и скрутили ее в крепкий тугой узел. Это был конец. Или как минимум – начало конца, и предотвратить его неизбежность Ева никак не могла.

…Ева подошла к слегка приоткрытой двери и заглянула в аудиторию – «Рыжуля» в финале Пятой сонаты немного ошибся, пережал струну, но выкрутился и закончил ровно. Иван Ильич улыбнулся, сверкнув зубами, и даже поаплодировал кончиками длинных тонких пальцев, а затем наклонился к Майклу и что-то быстро шепнул ему на ухо, отчего Майкл тоже заулыбался и закивал.

Плохо дело. Загривок у Евы тут же взмок, а во рту пересохло. Она пошарила одной рукой в своей маленькой, но при этом словно бы бездонной, как волшебный колодец, сумочке. Не найдя искомого, огляделась по сторонам и выудила длинный карандаш, болтающийся, словно висельник, в петле из лохматой бечевки рядом с доской объявлений, и закрепила им небрежно собранный пучок своих непослушных тяжелых волос. А затем нацепила на голову шляпу (и пальцы коснулись приятной прохлады скрипичного ключа и звезд), чуть надвинув ее на глаза – чтобы не видеть, как на нее будут смотреть и оценивать. Как Иван Ильич непременно станет морщиться и закатывать глаза – бледные и угрюмые. Очень хотелось плюнуть на всё и всех и уйти. Но сбежать – еще позорнее и бесчестнее, чем опозориться играя.

Рыжуля вышел из двери, близоруко сощурился и огляделся, хотя в коридоре никого, кроме Евы, не осталось. Его взгляд скользнул мимо нее, а затем вернулся, и Рыжуля наконец выдавил из себя, скривив губы в надменной улыбке:

– Белобородова, гоу ту казнь.

Зачем он сказал про казнь? Что он вообще мог знать про казнь? Ева вскинула голову, легко хлопнула ладонью по шляпе, отчего та просела еще ниже на лоб, направилась к двери и по пути, словно бы случайно, довольно больно ударила Рыжулю кофром по ноге.

– Тупая дура, – прошипел Рыжуля.

Уже в дверях Ева обернулась, прикоснулась губами к оттопыренному среднему пальцу и отправила Рыжуле воздушный поцелуй.

– Охренеть, какие люди! – воскликнула черноволосая, пышногрудая и точено-фигурная Настя, играющая в трио на виолончели, а Юлий, грузный и розовощекий пианист, сидящий рядом, ткнул ее в бок локтем.

– Ты чего? – обиженно шикнула Настя на Юлия, на что тот только вытаращил глаза, а затем посмотрел на Еву и улыбнулся:

– Ева, здравствуй. Майкл нас не предупредил, что ты тоже будешь к нам пробоваться. Впрочем, ничего удивительного, – и он выразительно посмотрел на Майкла.

– Да я и сам не знал! – развел руками Майкл.

– Ой всё, начались в деревне пляски, – хохотнула Настя.

А Ева не могла пошевелиться. В сторону Ивана Ильича она вообще не решалась посмотреть. И произнести ничего не могла, потому что не понимала, что именно. Ответить Насте про пляски… Или про то, что и она рада? Ева промолчала – и так же молча достала скрипку.

Пора начинать. Хотя бы попробовать. Авось все-таки выдюжит?

Вот только не выдюжила. Все получилось плохо. А вернее, ужасно.

«Интродукция и Рондо каприччиозо» не задалось с самого начала. Уже во вступлении она допустила две досадных интонационных ошибки. Ладони вспотели, и в момент, когда она чуть повернулась влево, ей показалось, что скрипка сейчас выскользнет, упадет и разобьется, а вместе с ней разобьются и ее надежды, и она сама и больше уже никогда не воскреснет. И тут на Еву накатила липкая муть, и сердце быстро заухало в горле, а ведь казалось, что эти панические атаки давно канули в небытие. Главное – не грохнуться в обморок, потому что тогда она точно упустит этот шанс, и второго у нее не будет. И от этого понимания ей показалось, что скрипка вдруг еще сильнее словно бы скользнула вниз… Держать! Держаться! Но… Не смогла. Лажанула при выполнении тремоло. Всё, теперь точно конец. Как она там говорила журналистке? «Я в любой момент могу всё бросить»? И вот он – тот самый момент.

Смычок устало соскользнул по струнам. Ева опустила скрипку и просипела:

– Извините…

Она очень хотела уйти, но почему-то не могла двинуться с места, и все-таки решилась наконец посмотреть перед собой… Настя сидела, собрав губы куриной гузкой и опустив глаза в какую-то бумажку. Юлий скрестил пальцы на животе и смотрел на свой левый ботинок. Майкл почесал переносицу и доброжелательно кивнул Еве, старательно делая вид, что все нормально. Иван Ильич… Ева сглотнула и все-таки взглянула на него. Иван Ильич улыбался торжествующе – так, как улыбаются предсказатели и медиумы, когда их пророчества сбываются. А потом он вдруг перестал улыбаться, цыкнул краем рта и разочарованно покачал головой. Черт бы его побрал! Черт бы их всех побрал. Вместе с ней самой.