–Спасибо, – отвечаю я нарочито громко, пытаясь обойти маму, взбивающую на кухне тесто для оладий, и стремлюсь уединиться в туалете, – Я не могу сейчас говорить.

–Кто опять в сортире? Задрали! Чо вы жрете на своих гулянках, что срете по полчаса? – милый батя.

–Чего это ты не можешь? Кто там у тебя? Чо за мужик, мля?

–Я дома вообще-то. Отец. Кто еще?

–Я не верю тебе! Ты где?!

–Саш, сколько можно? – я уступаю туалет роднуле.

–Саш-Саш, тьфу! – смачный плевок отца с громким бульканьем исчезает в унитазе, – С хорем своим опять! Оторваться не может!

–Кто там у тебя?!

–Да она б и ночами к нему таскалась! – включается в разговор мамуля, – Гордости нет. Тьфу. Воспитывали-воспитывали. Вот. Дожились.

–Вы нормальные, не? Мне четвертый десяток пошел! Саш, не могу я говорить.

–Вот именно! Четвертый десяток, а мозгов нет!

–Мам, что не так-то? Ты вообще меня вне брака родила, мне и тебя теперь носом тыкать?

–Да, родила. Но я замуж вышла. Я семью сохранила. Я… я…

–Счастлива?

–Не твое дело! Счастье ей подавай. Семья – это работа! Семья – это ответственность. Счастье ей.

–Мы жрать-то будем сегодня?! – взбешенный отец, злой и красный, от того, что не может нормально поссать, с ноги распахивает дверь туалета и истошно орет на рассуждающую о счастье мать.

–Пап, у тебя проблемы?

–Нет у меня никаких проблем!

–Ну я же вижу, что ты злой. Пописать не можешь? Не скрывай!

–Все нормально у меня! И ссу я нормально.

Снова пиликает мой телефон. Сашка. Пора ставить на беззвучный.

–Да, Саш.

–Вот так со мной, да?! Вот так?! Не нужен?! Не желаешь со мной говорить, да?! Это я с тобой не буду говорить! Поняла?!

Короткие гудки. Досада.

По опыту знаю, что эта тишина ненадолго. Вот такой, вот, день рожденья. А еще даже не вечер. Я тихонько скулю.

Питаемся мы с родителями раздельно, чтобы не обременять себя лишними обязанностями и обозначить границы двух, типа, автономных семей. И хотя это было исключительно моим решением, исходя из опыта извечной бытовой грызни, папа по этой части высказался еще более категорично и запретил мне даже высовывать из комнаты свою рожу, пока он изволит поедать пищу. Продукты для торжественного ужина я предусмотрительно закупила еще вчера, но нужно немного подождать. Чуть позже мне будет официально разрешено поставить вариться картошку и яйца для салатов без риска отгрести очередную порцию словесных пинков и подзатыльников.

Опять мигает экран агрессивно вибрирующего мобильного. Выключить его нахрен, послать этого сумасшедшего ко всем чертям и снять квартиру самой…

–Леля, не бросай меня! Прости меня, пожалуйста! У тебя же сегодня день рождения! Я же так тебя люблю! – вот так новости, – Мы сегодня встречаемся? Обязательно встречаемся! Слышишь?

Вспомнилось, как Сашка радовал меня все это лето. Как возил на речку купаться, как жарил вкусные, собственноручно маринованные шашлыки из свиной шеи и ребрышек, как укутывал ножки теплым пледиком, как был нежен и заботлив. А уж страстные объятия на капоте в густых зарослях смородины под птичий гомон… Ох. Так ли жалко тебе, Леля, сказать, какого цвета на тебе трусики?

–Ты кастрюлю кому оставила? – неожиданно врывается в мою уже слегка эротически настроенную жизнь взбешенный отец, – Слуг здесь нет!

–Вы сегодня решили окончательно обосрать мне праздник? Поедите, я займусь своими кастрюлями! Своими кастрюлями, своею картошкой! И тарелками своими!

–Чо за мужик там у тебя?! – Сашка.

–Опять она с ним по телефону трындит! – отец.

–А-а-а!!!

–Иди, кастрюлю мой!

–Да помою я свою кастрюлю! Моя кастрюля! Кто ее еще будет мыть?

–Нет тут твоего ничего!

–Это моя, блин, кастрюля. Моя! Моя!

–Стас, да ее это кастрюля! Что ты нервы всем треплешь?! Достал ты уже, орешь! Что соседи о тебе скажут? – неожиданно выручает меня, уже трясущуюся от невысказанной злости, мама.

–А, твоя, да? А, ну ладно, – резко успокаивается отец и отвлекается на мамин крик, – Да ты достала! Я в своей хате! Хочу ору, хочу не ору. Поговори мне еще! Распоясались, – папины карие глаза, похожие на смородиновые бусины, уже вовсю святятся детским задором. Он обожает провоцировать вспыльчивую и обидчивую мать.

–Да ну тебя!!! Идиот.

–Пап, ты водочку будешь со мной? – шепчу я заговорщицки, решив воспользоваться родительской стычкой в собственных интересах, – Посраться-то всегда успеем.

–Доча, водочку-то буду. Только смотри, чтоб мамка не увидела. Орать будет.

–Не будет. Я ей шампанского налью.

–О. Это я тебя за это уважаю. Давай борщечка тебе тарелочку. Будешь? С говядинкой?

Ми-ми-ми. Пожалуй, сегодняшний вечер я спасу.

–Сидят они, бухают! Два сапога пара. Пьяницы.

–Мам… ну, день рожденья же. Садись с нами.

Как же я устала! Как же я устала вечно объясняться и оправдываться, прозябая в этих холодных стенах родительской сталинки. Но ресурсов для съемного жилья нет вовсе. Едва-едва на себя и ребенка, чтобы одеться, чтобы более-менее питаться, а, между тем, юридически я имею право ровно на половину этой квартиры… А самое главное, нет моральных сил. В одиночестве, возможно, я совсем не выживу. Как будто перебитая. Дышу, хожу, делаю вид, что смеюсь, а в душе помойка, кромешная вонючая помойка.

Вся беда началась тогда, когда я решила, что могу летать. С детства убогое, испуганно ползающее по земле существо, с огромным трудом вдруг встало на ноги, взмахнуло куцыми крыльями и, не спрашивая у умудренных суровым опытом родичей разрешения, полетело к солнцу.

Без спроса закружила с разведенным, если по-русски. Замуж позвал – пошла без сомнений. Хуже всего, что влюбилась в это чудище горбатое, солнышком называла.

Только солнце-то наше, кто ж знал, по закону вселенской подлости, лампочкой накаливания оказалось. Да и перегорело. Однажды вечерочком. И плюхнулась птица счастья на холодные камни, смешно вытянув гибкую шею под сакраментальное “мы ж говорили!” да не сдохла, а лишь переломала себе все, что могла, и тут же, в соседней канаве притаилась, от боли едва слышно воя, но сжимая зубы, чтобы зиму холодную пережить, не сильно привлекая внимание самолюбивых хищников. Да не тут-то было.

Вы на меня не шикайте только, я с детства люблю вычурно выражаться, мечтами о любви жить, романтикой разной. Мама очень осуждает, говорит, что я в голову стрельнутая, по малолетству даже к психиатру водила – кукуху проверять, но в психушке сказали, что с башкой полный порядок и порекомендовали попить валерьянки. Маме валерьянки, не мне. Мне не надо.

Оказалось, что тому, кто о камни равнодушия приложился, положено больше не рыпаться и лежать как можно пристойнее, дабы видом своим напоминать обидчику о его несовершенстве. А я взяла и поползла в другую сторону. Чтобы ни солнце то поддельное не видеть, ни камни, ни крылья свои подбитые. А куда ползти-то? К родительскому очагу. Туда, куда меня не звал никто, вообще-то.

Короче развелась, бывший муж замок поменял, идти куда? К мамуле с папулей. Везде долевая собственность вроде, а на деле хрен без редьки, хоть башкой на противень. Родители в штыки: предки терпели, а ты куда? Мы друг друга бесим, тошним ночами, но живем же? Бабушка с дедушкой всю жизнь вместе, всю жизнь. А ты? Подумаешь у мужа пол района трахано, он мужик и ему можно. А ты, дура тупотвердая, сиди теперь одна и соплями в подбородок дуй. А я мало того, что разведенка, так еще и ухажеры прилипучие, не смотря на ребенка родного, да возраст христов, не иначе вышкварка гулящая, тра-ля-ля. Вкратце, мысли из-под той стороны баррикад.

А я? Что я? И образование высшее, и работа постоянная, а денег… В общем, судиться еще и судиться. И в душе все кошки от тоски загнулись и не скребут лишь потому, что дохлые. И вина моя в том, что Сашка, единственная моя отдушина, звонит мне по телефону и зовет на улицу гулять. Предаю дитя, короче, как могу. С ней нельзя, потому что “бе-бе-бе”, без нее нельзя, потому что “ля-ля-ля”, когда она в школе – тоже невозможно и сразу резко некому сидеть стало со школьницей, которая уже и яичницу самостоятельно пожарит, и до магазина за вермишелью с сахаром дойдет, прям резко… И мать я не мать, а чучело приплюснутое, хоть всему этому и научила, несчастного отпрыска, видимо, чтобы самой ничем, кроме гулянок, не заниматься. Классика, будь она неладна.