– Нет-нет. Я на минуточку.

Я вышел в коридор, выпустив вперёд себя обеспокоенную мамашу.

– Лена, – обратился я к администраторше, протягивая ей историю, – запишите-ка вот этого пациента к терапевту.

– Я Ира, – обиделась девочка у стойки и обернулась к мамаше:

– У доктора Погодина свободное окно через полчаса. Подождёте?

Погодин поймал меня за пуговицу в ординаторской. Мы не то чтобы не ладили, просто Погодин привык смотреть свысока на всех, кто числится за диагностической службой.

– Хоккеист этот. От вас был?

Я кивнул.

– Странный мальчик.

– Звёздная болезнь, – махнул я рукой.

– Сердце шумит, как Ниагарский водопад.

– Там хорды, балалайка – три струны.

– И открытое овальное окно.

– Это ничего не значит. Перегрузки нет. Вы же видите.

– Ну да, ну да… – протянул Погодин. – Всё-таки странный мальчик.

– Послушайте, – сказал я, – там дело не в сердце.

– Поглядим, поглядим, – Погодин потёр лысину. – Теперь это мой пациент.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы сидели у Грачёва, и он бубнил вещи настолько очевидные, словно я был интерном, а он – бывалым врачом. За полчаса я пережил настоящее дежавю.

– Вот не хотел я, Грачёв, идти к тебе в подчинённые. Начальники и друзья – вещи несовместные.

Грачёв крякнул. Он хорошо набрал вес за последние десять лет. Из парня с внешностью уголовного братка превратился во вполне солидного господина, лысого, с брюшком и при галстуке.

– Ты, Храмцов, накосячил. Надо это признать и взяться за хоккеиста как следует.

– Кто накосячил? Я?

– Ну а кто написал, что сброс на перегородке минимальный?

– А он какой? – я вытаращил глаза. – Минимальный и есть.

– Вот заключение из Первого меда, – Грачёв выложил из папки какую-то бумажку. – Диаметр дефекта пять с половиной миллиметров. И лёгочная гипертензия12.

– Ну, во-первых, не пять, а четыре с половиной, – парировал я. – А во-вторых… Если ему ставят лёгочную гипертензию, то какое они дают давление? Есть цифра?

– Цифры нет, – сказал Грачёв. – Но ты сам виноват. Ты занизил диаметр дефекта.

– Цифры нет, потому что правые отделы не расширены, – я закипал. – И его одышка идёт не от сердца. Коллега из Первого меда прилепил лёгочную гипертензию потому, что перестраховался. А я занизил данные потому…

– Ну?

– Ты бы на него, Грачёв, хотя бы посмотрел, – сказал я. – Он гений-бомбардир. Он пропадёт без спорта.

– Ясно! – сказал Андрюха и прошёлся по кабинету. – И ты решил его спасти. Типа спасатель Малибу.

– Типа того, – я тоже встал. – Сделайте спирограмму, рентген лёгких, анализ мокроты…

– Мать против рентгена, – перебил Грачёв. – Не хочет подвергать ребёнка облучению. Большая вероятность, что они уйдут из нашей клиники.

– Ну и скатертью дорога, – ответил я. – А Погодин твой дерьмо мужик, направил пациента к другому диагносту у меня за спиной.

– Имеет право, – вздохнул Грачёв.

Я заметил мамашу Ломаного, сидевшую на скамейке возле двери моего кабинета. Она немного осунулась и от этого даже слегка похорошела.

– Здравствуйте, доктор.

– Чем обязан?

Она скользнула следом за мной в кабинет.

– Пришла передать вам от Димы спасибо, – начала она. – Дима сказал, что если и пойдёт к какому-то врачу, то только к вам.

– Безмерно тронут, – я пытался стушевать злость, колотившую меня после беседы с Грачёвым. – Но я всего лишь диагност. Лечение звёздных мальчиков – не моя обязанность.

Мамаша улыбнулась.

– Я знаю, – сказала она.

Женщина подняла глаза и какое-то время рассматривала линию потолка.

– Видите ли, – сказала она, – он стал очень быстро расти. Мужать. И ещё у него сильно изменилось поведение. Он стал совсем… Совсем бешеный.

– Расстройство личности?

– Не знаю… – сказала она. – Он хамит, кричит на меня. Ночами заснуть не могу. Переживаю.

– Может, вы его разбаловали?

– Нет, поверьте мне, у нас в семье особо не разбалуешься, – в её голосе послышалась обида.

– Вот такой случай был, – продолжала она. – Мы живём с Диминым отчимом. И ещё у Димы есть маленький брат. И я, понятное дело, много занимаюсь с малышом. А Дима не любит, чтобы его обделяли вниманием.

У пацана, оказывается, не такая простая жизнь, как мне представлялось.

– И вот однажды, когда я кормила младшего… Понимаете, нам с Димой нужно было ехать на соревнования в Москву. И тут мой младший сын… Он заболел. Скорая приехала и поставила ротавирусную инфекцию. В общем, ничего страшного… Но я всё равно сдала билеты. Димка не поехал на соревнования.

А тётка-то на самом деле не балует парня, подумал я.

– И вот я сидела с ребёнком на кухне… А Дима подошёл ко мне сзади, взял нож и ударил меня рукояткой между лопаток.

– Рукояткой?

– Да, – её пальцы принялись быстро-быстро теребить бахрому шерстяного красного шарфа. – И он заорал во весь голос, что ненавидит меня, и брата ненавидит, и отчима, и что была бы его воля, он бы всех в нашем доме перерезал.

– Он задыхался, когда кричал?

– Вроде бы нет, – сказала женщина. – Дышал тяжело, но спазма не было.

– Хорошо. И вы тогда…

– Вскочила и выбежала на улицу.

– Испугались?

– Очень.

Женщина волновалась, и её даже, кажется, слегка трясло.

– И ещё я позвонила подруге.

– Зачем?

– Она психиатр. Я с ней много раз обсуждала Димкино поведение. Она предложила вызвать бригаду.

Я оторопел.

– И вы что… вызвали?

– А что мне оставалось? – она вдруг повысила голос. – Идти домой, где сидит человек с ножом?

– Ребёнок с ножом, – поправил я. – Всего лишь тринадцатилетний ребёнок.

– Знаете… – сказала она, подумав. – Ребёнок – это тот, кто был тогда у меня на руках. А в доме засел невменяемый подросток, почти мужчина, с холодным оружием.

Я кивнул, чтобы она продолжала.

– Так вот. Бригада приехала, и я сказала, что её вызвали соседи, услышав крики.

– А Дима?

– Ничего. Оделся и спокойно пошёл с ними, – мать вздохнула. – К вечеру я и сама испугалась того, что сделала. Позвонила подруге. Она сказала: дескать, если я заберу Диму в тот же день, то эффект от всего спектакля пропадёт. И посоветовала мне подержать Диму в клинике до следующей пятницы.

– Так вы упекли своего сына в психушку? На сколько дней? – выспрашивал я, хотя это уже не имело никакого диагностического значения.

– На пять дней, – ответила она.

– А были ли у ваших родственников или у родственников вашего мужа какие-нибудь психические заболевания?

– Не было.

– Очень жаль, что не было, – сказал я. – Тогда срочно сделайте вашему ребёнку… Вашему старшему ребёнку – рентген лёгких. И томограмму. Иначе я буду считать, что в вашей семье проблемы с головой не только у вашего сына.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Обязательно нужно было хамить пациентке? – спросил Грачёв. – Она накатала на тебя жалобу.

– А хоть бы и в суд подала, – сказал я. – Зато у нас на руках есть исследования, которые она никогда бы не сделала своему сыну, если бы я на неё не надавил.

Мне было чем гордиться. На рентгенограмме и томограмме кое-что нашлось. И это кое-что полностью переворачивало картину диагноза.

– В правом лёгком обнаружена округлая тень…

– Скорее всего, опухоль, – сказал я. – Если бы абсцесс, в крови были бы лейкоциты.

– То есть никакая у него не астма, – сказал Грачёв.

– Бронхоспазмы связаны с опухолью, – предположил я.

Грачёв выложил передо мной ещё какие-то бумаги.

– Я тут посмотрел, чем его лечили… – он ткнул в какую-то бумажку. – Ему дали препарат с высоким содержанием гормонов. Странно, что аллерголог, который делал назначения, не поменял лечение при отсутствии эффекта.

– Грачёв, – сказал я. – Ты, наверное, забыл. Я давно уже не помню ни одной дозировки. Я ничего не назначаю.