В конце концов, благодаря его усилиям, через три дня количество зрителей в шапито уменьшилось вдвое. Отец Гюстав ликовал. Еще одним доказательством его правоты стал визит в церковь директора цирка — высокого черноволосого мужчины, в котором отец Гюстав с легкостью узнал одного из любовников. Вблизи тот оказался еще больше, и отец Гюстав торопливо попятился, намереваясь скрыться за дверями церкви. Однако смуглое обветренное лицо мужчины выражало смущение. Он рассеянно оббивал носками сапог каменное крыльцо церкви в ожидании отца Гюстава и выглядел вполне мирно.
— Не могу понять, чем мы вам не угодили, — бубнил он растерянно. Отец Гюстав смотрел, как большие руки сжимали шляпу, а видел другое: эти самые руки на бледной спине и зеленую траву. — Зал на две трети пустой, и я теряю в деньгах. Мои артисты нервничают… Что, в конце концов, плохого в том, что горожане слегка развлекутся — мы же никому не мешаем…
— Вы здесь лишние! — сказал священник твердо, приободрившись оттого, что его визитер не проявлял агрессии. — Я сделаю все, чтобы вас здесь не было.
— Отец мой, я не смогу покинуть город сейчас, даже если очень захочу. Пошлина за постой оплачена за неделю вперед, и у нас совсем не осталось денег. Один из фургонов сломан и… — начал было директор цирка, но замолчал, заметив, как гордо приосанился отец Гюстав.
— Вон! — указал тот пальцем произвольное направление, словно отправляя цирк на все четыре стороны.
Мужчина удивленно вскинул голову, но перечить не стал. Только нахлобучил на голову измятую шляпу и побрел через площадь в сторону желто-красного полосатого купола. Отец Гюстав смотрел на широкую прямую спину мужчины до тех пор, пока тот не скрылся за углом городской ратуши. Потом хмыкнул и пошел писать проповедь на завтрашнее утро.
С того дня проповеди отца Гюстава стали еще красноречивее. Почувствовав слабину в противнике, отец Гюстав приободрился и удвоил усилия. Его молчаливое порицание и гневные взгляды, которые он метал на каждом представлении, работали как нельзя лучше. С каждым днем народу в зале становилось все меньше, а артисты на манеже нервничали все больше. Отец Гюстав ликовал, предвкушая полную и безоговорочную победу, но даже он не рассчитывал на то, что господь будет так милосерден к его мольбам.
В тот вечер отец Гюстав находился в прекраснейшем настроении. Полупустой зал был гулок и заполнен едва ли на треть. Оркестр фальшивил безбожно. Даже юный канатоходец казался бледным не от белил. Казалось, скулы заострились, а под глазами залегли круги, а впрочем, возможно, он просто перестарался с гримом. Канат под его ногой вибрировал выше меры, и он едва не сорвался в самом начале пути, но сумел выровняться и почти без запинки прошел весь путь до маленькой круглой площадки, где его уже поджидал, протянув руку, его мощный партнер. Канатоходец и смотрел не на канат под ногами, а на мужчину, того самого, которому принадлежал и кого одаривал сверх меры своим порочным чувством. Ему оставалась буквально пара метров, как вдруг он исчез.
Отец Гюстав не сразу понял, что случилось. Светловолосый юноша в серебристом трико просто пропал из света прожекторов. Вот только он стоял на канате, ну разве что слегка более нервный, веревка ходила ходуном чуть больше обычного под его узкой ступней, и вдруг исчез. Только глухой звук, словно кто-то уронил с высоты мешок с мукой, донесся до передних рядов. И вот уже что-то больше похожее на сломанную куклу лежит прямо в центре манежа, и все еще продолжает машинально играть оркестр, угасая как сломанная шарманка, и наступает тишина. Тишина, в которой отец Гюстав, подброшенный из своего кресла как пружиной, кричит, некрасиво кривя рот:
— Господня кара! Кара!
Те немногие зрители, что еще остались в зале, медленно поднимались со своих мест, глядя то на арену, где серебристым росчерком неловко лежащего на боку тела угасала чужая жизнь, то на обезумевшего священника, потрясающего широкими рукавами сутаны, словно черная ворона крыльями.
— Кара! Кара! — приплясывал отец Гюстав в полной тишине и, не выдержав, бросился на выход, не в силах унять возбуждение. Он пронесся по темным, влажным после дождя городским улицам к церкви, но не отправился в свою комнату, а бросился прямо к алтарю, чтобы, приклонив колени, вознести благодарственную молитву за то, что его мольбы были услышаны. Но с его губ срывалось только…
— Спасибо… Господи, спасибо…
…Цирк уехал на следующее утро. Моросил мелкий, едва слышный дождь. Он медленно пропитывал сутану отца Гюстава, но тот вряд ли его замечал. Священник стоял на крыльце церкви, гордо сложив руки на груди, смотрел, как повозки проезжают мимо него и дальше через городскую площадь. Он чувствовал себя как человек, исполнивший свой долг. Редкие прохожие, решившиеся в такую погоду высунуться из дома, смотрели вслед уезжающему цирку. Совсем маленький мальчишка, лет пяти, вдруг ни с того ни сего захлопал обозу вслед ладошками, но его моментально осекли. Директор цирка, сидевший на козлах последней повозки и горько усмехнувшись, приподнял шляпу в сторону последних аплодисментов. Его глаза были пусты, а губы сжались в узкую полоску. И едва повозка поравнялась с крыльцом церкви, мужчина повернулся. Не глядя на отца Гюстава, но, без сомнения, обращаясь именно к нему, он зло сплюнул на грязную мостовую одно-единственное слово:
— Diable.
Комментарий к Часть 1
*- (здесь и дальше латынь) – избавь нас от Лукавого, строчка из молитвы.
** - молитва господня Отче наш…
Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя Твое;
да придет Царствие Твое…
…и не введи нас в искушение,
но избавь нас от лукавого. Аминь.
***Diable - (Фр.) Дьявол
