Однако номинальность должности советника чародей чувствовал всё острее. Его планы Морсатра не занимали, поправки к операциям игнорировались, со всеми вопросами сервиноктисы шли не к Виттельсбаху, а напрямую к дуксу. И, в конце концов, Конрад решил, что инквиетум – это не образ жизни, а предназначение.

Обречённый на непонятость, он стал всё реже появляться в Эренфельзе, не отвечая даже на зов оттуда. Именно тогда маг сблизился с иллюминасом «Филии луцис». Сейчас, когда чародея ещё тянуло к общению с близкими по духу людьми, такого человека он и нашёл в Лёвенштайне.

Искушённый старик поначалу с недоверием отнёсся к молодому колдуну, но, пообщавшись с ним, изменил точку зрения. Тёмный маг оказался не тёмным. Даже в некоторых светлых гнездилось больше мрака, чем в этом заблудившемся молодом человеке.

Волшебник ломал голову, как вывести несчастного на путь истинный. Проблема заключалась в том, что при всех достоинствах: храбрости, правдолюбии, разумном романтизме, умении сопереживать, а также уме и образованности в голове Конрада была полная каша из понятий чести, преданности и мужества, нелепость части которых подкреплялась неимоверным упрямством и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Из этого выстраивались цепочки, не позволяющие иллюминасу воздействовать на чародея.

Тот считал, к примеру, что если руки его однажды обагрила кровь, то он тёмный. Тёмный маг принадлежит ночи, значит, должен ей служить. А если так, то не имеет морального права активно помогать свету. Потому-то Виттельсбах и встретил в штыки предложение Лёвенштайна стать перебежчиком и заняться шпионской деятельностью. Предательства, как он его понимал, кодекс чести чародея не допускал.

Отчаявшись, иллюминас предложил романтический выход. Формально оставаясь слугой ночи, Конрад мог заниматься тем, что дарило бы ему вдохновение. К примеру, строить замки, как его предок Людвиг Баварский. Или писать музыку, стихи, книги. Или, наконец, заниматься научной работой, приносящей пользу магическому сообществу и человечеству в целом.

Чародей загорелся этими идеями. Правда, композицию Виттельсбах отверг сразу, поскольку дурно владел музыкальными инструментами, влечения к поэзии после того, как попрали его чувства, маг не испытывал, а проза совершенно не привлекала. Мысль о зодчестве занимала его немного дольше, но, в конце концов, Конрад пришёл к выводу, что, пожалуй, время возведения замков прошло.

Учёные изыскания стали оптимальным занятием для мощного ума волшебника. Шорох страниц фолиантов, скрип пера, выстраивание разрозненных информационных обрывков в единое стройное целое – всё это ненадолго успокоило мага, но… опомнившийся Морсатр выдернул советника из мира формул, выкладок и исторических тем, лишив того возможности проявить себя, а мир – новых открытий.

Сообразив, наконец, что он сам препятствует осуществлению собственных планов, отталкивая от себя того, в ком более всего нуждается, Майдель разыскал Конрада и чуть ли не силой доставил в свою резиденцию. Он умел быть убедительным, и Виттельсбах, хотя и не полностью, но снова поверил дуксу.

Это и стало началом его конца. Возвращение в «Серви ноктис» на некоторое время прервало его дружбу с иллюминасом, к которому он вновь пришёл в трагический день, когда погиб его брат.

Не желая снова вспоминать об этом, Конрад стряхнул липкую паутину кошмаров и очутился в настоящем. Теодорих, вероятнее всего, находился с друзьями в Майнце, но мага это не волновало. Он не умел беспокоиться за мальчишку, тревогу могло вызвать только происшествие, угрожающее жизни и здоровью подростка. Как бы равнодушно Виттельсбах не относился к воспитаннику, свою клятву Гизеле он помнил.

Размяв затекшие конечности, чародей завернулся в плащ и поднялся на стену замка. Где-то там – вдалеке кипела жизнь, не тревожа размеренного отшельнического прозябания инквиетума. Скоро туда уйдёт и Теодорих. На миг Конраду стало досадно, что он не увидит этого. Ему хотелось бы знать, хорошо ли он подготовил мальчика к жестокой действительности. Но каждому предназначалось своё: кому-то жить, а кому-то умирать, как происходило всегда.

Глядя на ворота Фюрстенберга, он вспомнил, как они, неожиданно для самих себя, покинули прежнее обиталище и оказались здесь. Последней каплей стал очередной прорыв магической защиты Гейдельбергского замка заблудившимся экскурсантом. В отличие от прочих, тот принял колдуна не за призрак, а за аниматора, что очень оскорбило Виттельсбаха, который охотнее остался бы для стада туристов привидением, чем стал лицедеем. Отвязавшись от назойливого иностранца, он приказал Теодориху собрать всё, что тому понадобится на новом месте, и субвертировал с мальчиком к недавно приобретённому жилищу. С помощью магических пропускных слов они открыли калитку и уже собирались войти, как вдруг…

– Так, так, – язвительно произнёс знакомый голос, – надо же, предатели спокойно ходят по земле Германии, не боясь мести. Долго же мне пришлось ждать, когда медведь высунет нос из берлоги.

Не оборачиваясь, Конрад толкнул мальчика в тёмный проём.

– Иди внутрь. Да не вздумай высовываться!

Он отпрыгнул в сторону, увернувшись от посланного в него «секаре», и выкинул вперёд руку в ответном жесте.

– Долорем!

– Эксплосион!

– Ретро!

Эксплосион (лат. explosion) – взрыв.

Ретро (лат. retro) – назад. Возвращающее заклинание.

Вернувшимся взрывом Морсатра сплющило и швырнуло на землю. Пока тот приходил в себя, Виттельсбах повернулся, чтобы открыть дверь. И в этот момент его ударили в спину.

– Инквиетум!

Инквиетум (от лат. inquieta – неприкаяный) – проклятие, вызывающее стремительное старение и преждевременную смерть.

Всё вокруг стремительно завертелось и замерло. Конрад повернулся к поднимающемуся с земли Майделю. Тот оскалился, изображая улыбку.

– Ты же хотел стать неприкаянным, Кон. И я тебе помог, правда, по-своему. Любопытно, понравится ли тебе, уже отверженному, стремительное угасание?

– Ничего не имею против, – искренне ответил маг, – и даже скажу тебе спасибо. После того, что ты сотворил с моей жизнью, поблагодарить тебя я могу лишь за смерть.

Взглянув на ошарашенное лицо дукса, Виттельсбах расхохотался.

– Вот, прими от меня подарок, – всё ещё смеясь, произнёс он. – Секаре!

Взвыв и схватившись за рассечённое плечо, Морсатр снова отлетел назад, а его противник, насмешливо улыбаясь, сделал книксен и исчез в мрачном чреве замка.

Оказавшись в жилом доме и вызвав свет, маг подошёл к старинному зеркалу. Он рассматривал своё лицо, на котором пока не было заметно никаких изменений. Но проклятие медленно и верно в течение двух-трёх лет разрушит то, что сейчас выглядит так молодо. Подумав об этом, Конрад на секунду почувствовал жгучее желание перенестись к друзьям в Либенштайн, чтобы прервать процесс затяжного распада. Но безразличие к жизни удержало его, и он безотрывно всматривался в вечное стекло, отражавшее то, чего скоро не будет.

– Что такое инквиетум? – прозвучало за спиной Виттельсбаха.

– Пока тебе незачем это знать, – не отрываясь от созерцания, ответил тот. – Поднимись наверх и выбери комнату. Я займу любую другую. Игнис!

Игнис (лат. ignis) – огонь.

На стенах вспыхнули факелы, но светлее от этого не стало. Пугливо косясь на тени в углах, мальчик поднялся по лестнице, а маг стоял у зеркала до тех пор, пока наверху что-то не грохнуло, и не раздался вопль. «С новосельем!» – поздравил себя Конрад и взлетел по ступенькам.

Теодорих сидел посреди коридора, потирая лоб. В темноте он наскочил на проржавевшие рыцарские доспехи, обрушив те на себя. Пискнув, ребёнок поднял дрожащую руку и показал на приоткрытую дверь, за которой, словно в пляске святого Витта, подпрыгивало и извивалось что-то белое.