Где-то вдалеке яростно завывает налетевший ветер. Его вой напоминает Оливии плач ребенка, заходящегося в рыданиях от боли. В окнах дребезжат стекла, холодный сквозняк задувает ей за шиворот. Она ежится. Нантакет зимой. Да, привыкнуть к такому будет непросто.

Она трет ладони, пытаясь согреть их, но все без толку. Интересно, есть здесь где-нибудь плед? Она приехала сюда всего девять дней назад и до сих пор толком не знает, где что лежит, и чувствует себя гостьей в чужом доме. Постоялицей в гостинице. Она заглядывает в бельевой шкаф, находит серое шерстяное одеяло – она даже смутно помнит, как его покупала, – накидывает его на плечи и устраивается в кресле в гостиной разбирать почту.

Все счета по-прежнему присылают на адрес их дома в Хингеме, маленьком городке на атлантическом побережье чуть к югу от Бостона, так что до сих пор она не находила в своем почтовом ящике ничего, кроме рекламы разнообразных строительно-ремонтно-бытовых услуг, местных предвыборных листовок и скидочных купонов, но сегодня ей прислали настоящую почту!

Не успев еще даже вскрыть первый пухлый конверт, она уже знает, что там книга от ее бывшей начальницы, Луизы, старшего редактора «Тейлор Креппс». На конверте желтеет наклейка переадресации. Луиза не знает, что Оливия перебралась на Нантакет. И про Энтони тоже не знает.

Она вообще ничего не знает.

Оливия уже пять лет не работает младшим редактором в возглавляемом Луизой отделе популярной психологической литературы издательства «Тейлор Креппс паблишинг», но Луиза до сих пор шлет ей сигнальные экземпляры. Возможно, это ее способ дать Оливии понять, что двери для нее всегда открыты, выманить ее обратно на работу. Хотя Оливия подозревает, что у Луизы попросту так до сих пор и не дошли руки удалить ее адрес из своей почтовой рассылки. Оливия никогда не давала Луизе повода считать, что она может вернуться в издательство; прошло уже года два с тех пор, как она в последний раз письменно благодарила ее или как-то комментировала книгу, и еще больше с тех пор, как она прекратила их читать. Но они продолжают приходить.

У нее уже давным-давно нет ни сил, ни желания читать какую бы то ни было психологическую литературу. Ее больше не интересуют ни чужой опыт, ни чужие советы. Что они знают? Какое это имеет значение? Все это чушь собачья.

Она изучила вдоль и поперек всю психологическую литературу, потом все медицинские журналы, все мемуары, все блоги, все родительские группы поддержки в Интернете. Она читала Дженни Маккарти и Библию. Читала, надеялась, молилась и верила всему, что сулило помощь, поддержку, исцеление, спасение. Должен же был хоть кто-то хоть что-то знать. Должен же был у кого-то быть ключик, который подошел бы к ее сыну.

Оливия вскрывает конверт и, вытащив книгу, проводит пальцами по гладкой обложке. Она до сих пор обожает это ощущение, которое возникает, когда держишь в руках новую книгу. Эта называется «Трехдневная чудо-диета» некоего доктора Питера Фэллона.

Пфф. Чудо. Ага, держи карман шире.

Раньше она ходила по всяким конференциям и семинарам. «Пожалуйста, многоуважаемый доктор Такой-то, откройте нам тайну. Я верю в вас». Она ходила в церковь каждое воскресенье. «Пожалуйста, Господи, яви нам чудо. Я верю в тебя».

Простите, доктор Фэллон. Чудес не бывает. Она бросает книжку на пол.

Следующим она берет в руки картонный конверт от Дэвида и долго смотрит на него, прежде чем аккуратно оторвать клапан и перевернуть его.

На колени ей вываливаются три белых, круглых, гладких камешка. Она улыбается. Камешки Энтони. Да еще целых три. Она трясет конверт. Больше камешков нет. Он был бы доволен, что их три, а не один, не два и не четыре. Ему нравилось число три и все с ним связанное. «Три поросенка», «Раз-два-три-беги», «маленький-средний-большой». Разумеется, он никогда не говорил ей этого словами. «Мама, я люблю сказку про трех поросят». Но она это знала.

Она перекатывает три маленьких камешка на ладони, наслаждаясь их прохладной гладкостью. Когда она закончит разбирать почту, надо будет положить их в стеклянную миску на кофейном столике, где уже лежат еще по меньшей мере пятьдесят белых круглых камешков Энтони. Ее персональный ковчежец в миске.

Энтони, впрочем, его камни в миске на кофейном столике не понравились бы. Он предпочитал раскладывать их в идеально ровные линии на полу по всему дому. И упаси бог Оливию, наводя порядок, убрать его камешки на место, в ящик у него в спальне. Но иногда она просто не могла удержаться. Иногда ей просто хотелось пройтись по дому, не перешагивая через разложенные повсюду ряды камней. Иногда ей просто хотелось пройтись по нормальному дому. Это всегда была огромная ошибка. Они не жили в нормальном доме. А перемены, даже самые крошечные, никогда не были по вкусу Энтони.

Она заглядывает в конверт и обнаруживает сложенный лист бумаги.

Я нашел их под диваном.

С любовью, Дэвид

Она улыбается, мысленно благодаря его за то, что нашел время послать ей эти три камешка, зная, что они ее порадуют. И за слова: «С любовью, Дэвид». Она знает, что это не пустая формальность и не неискренность. Она тоже до сих пор его любит.

Остальные камешки Энтони лежат в его ящике, который теперь хранится у нее в спальне. Она настояла на том, чтобы взять его с собой в числе тех немногих вещей, которые она привезла в свою последнюю поездку сюда, и это была задача не из легких. Она тащила его, потея и сомневаясь в собственной нормальности, от заднего сиденья в машине Дэвида до парома в Хайаннисе, от парома до такси, от такси до своей спальни в этом доме. По пути она не единожды задумывалась о том, чтобы выбросить эти чертовы камни за борт и освободиться от физического и эмоционального груза, который они собой представляли. Но это были чертовы камни, которые принадлежали Энтони. Прекрасные чертовы камни, которые ее прекрасный мальчик подбирал на пляже и как одержимый раскладывал по всем комнатам и которые теперь украшали собой кофейный столик, сложенные в стеклянную миску.

Поэтому чертовы камни въехали в этот дом вместе с ней. Она бросила свои кулинарные книги, свою коллекцию книг, которые она помогала редактировать в «Тейлор Креппс», все свои романы. Она не взяла с собой ни мебель, ни бытовые приборы, ни кухонную утварь. Она оставила в ящиках комода одежду Энтони, его незаправленную, как была, постель, его диски с записями выпусков «Динозавра Барни и его друзей» в шкафчике под телевизором, все его развивающие игрушки, с которыми он никогда не играл, его зубную щетку в стаканчике в ванной, его куртку на вешалке у входной двери.

С собой она привезла только свою одежду, украшения, камеру и компьютер. И свои дневники. Когда-нибудь она наберется мужества и перечитает их.

В числе того, что она оставила, были и все ее фотографии – из колледжа, со свадьбы и из свадебного путешествия, ее коллекция художественных снимков, все эти бесконечные закаты, деревья и ракушки, самые лучшие из которых украшали стены их дома, младенческие фотографии Энтони. Она оставила их все у Дэвида. Ей кажется, что все это было не с ней. Все это было с какой-то другой женщиной.

С собой она взяла всего одну фотографию. Она вскидывает глаза на снимок размером восемь на десять дюймов в рамке, висящий на стене над камином, ту единственную фотографию, на то, чтобы сделать которую, у нее ушло много дней терпеливого ожидания. Она вспоминает, как сидела, поджав ноги, на полу у холодильника, приникнув к видоискателю и держа палец на кнопке, готовая нажать ее в любой момент, выжидая. Выжидая. Энтони проходил мимо нее много раз, семеня на цыпочках, повизгивая и всплескивая руками. Каждый раз она затаивала дыхание и замирала. Он ни разу на нее не взглянул.

Однажды он уселся на пол всего в паре футов от нее и час, если не больше, указательным пальцем крутил заднее колесо игрушечного грузовика. Она не пыталась встать и показать ему, как правильно катать грузовик. «Смотри, Энтони, грузовичок едет! Трр-трр!» Не пыталась переключить его. Не шевелилась. За все это время он так на нее и не взглянул.