1.

Высоки эльфийские тонколистные леса, серебрятся ажурными листочками, шепчутся звонким голосом, нежным, девичьим. Молвят они о своём: о льдистом-голубом ручье, который этой ночью был потревожен человеческою рукою, о слишком громких шагах, которые разбудили тысячелетнюю вечность потаённых уголков, сокрытых от эльфийских глаз и тем более от людских, о широких взмахах крыльев голубого дракона и паутинке сторожевого заклятия мага-охранителя на нём… Много о чём они шептались, да правды никогда не познают, ибо я была тенью в этом мире, невидимой и неведомой для местных чар.

Сверкали кристаллы инея на мшисто-зеленых травах, окутывал холодным дыханием лесной дух, заставляя кутаться в черный полушубок. Зима не властна над зеленью эльфийских лесов, но воздух ей покоряется, морозит кожу, леденит тонкие пальцы, унизанные кольцами с зелеными и черными каменьями.

Легкий звон – и тонкий стебель яснолика северодвинского покоряется. Он цветет маленькими звездочками с узкими белыми лепестками и входит в силу в новолуние на третий день первого месяца Темной владычицы, или же Темной матери, как говаривают в иных краях.

Второй, третий, четвертый – и вот уже собран пучок стеблей редкого цветка. Тонкий серебряный ножичек с витой рукояткой, украшенный россыпью хризолита, складываю в кожаную суму. На руки быстро надеваю черные перчатки, скрываясь от укусов зимы.

Кругом – тонкие стройные великаны-деревья с серебряно-зелеными листьями, только слева прячется за высокими травами звонкий родник, в котором я ополаскивала и заговаривала нож перед сбором яснолика. К нему я и направилась, чтобы очистить тонкое лезвие от сока растения. Сок практически безвреден – так, немного закружится голова, если попробовать на вкус, да останется на языке привкус горечи. Но свойства трав накладываются друг на друга, и после сбора нужно чистить нож проточной водой и шептуном.

– Тьма и свет тебя ласкают да водой хворь снимают, чистотой наполняют, заново рождают, стань же впредь как дитя рожденное, без греха и боли явленное, Темной матерью заклинаю, Светлую мать в свидетели призываю… – тихо шепчу, сбросив перчатки и ополаскивая в роднике нож. Трижды повторить – и достаточно для простой процедуры сбора трав.

Кончики пальцев заледенели, да уже дело закончено. Снова перчатки скрывают руки с кольцами, снова ветер дует в лицо, принизывая насквозь лес с пролива, снова кутаюсь в черный мех и прячу уши под черной меховой шапкой.

Лес заканчивается песчаником вперемешку с островками высокой травы, а у самой кромки воды дожидается деревянная лодка с провожатым.

Он невысок, худ, ежится в темном тулупе, высматривает меня. Когда подхожу, молча садится у носа, достает дудочку и заводит тонкую мелодию. Мы легко отплываем от берега.

Ветер подхватывает мелодию и несёт нас к острову. Вначале он виднеется тонкой темной полосой вдали, и постепенно приближается. Сколько здесь километров? Каждый раз пытаюсь прикинуть да не могу определиться. Десять, пятнадцать? Вряд ли больше.

Ветер дует в спину, но мех не даёт ему проникнуть глубже и схватить сердце ледяными вихрями. Он дотягивается только до горла и колет, и пить мне сегодня отвар вместе с настойкой, если не хочу заболеть. Стоил ли того яснолик? Стоил.

Мы подплываем к человечьему острову, вот уже виднеется каменный пирс и темно-серые домишки, одноэтажные, хмурые в такую рань. Деревня ещё не успела проснуться, дети ещё не выпили парного молока с блинами, не стащили у мамы свежеиспеченную лепешку со стола и не выбежали на улицу месить грязь. Что им эта хмарь – главное, с друзьями в «Поймай некроманта» играть или бегать по дорогам за тенью дракона с стражем на спине.

Страж меня не трогает. Я могу беспрепятственно посещать эльфийский пограничный лес и возвращаться по ничейным водам в деревню, а он – обращаться ко мне за зельями и сводить с нужными людьми. Кому нужными – тут ещё вопрос, ему или мне.

Вот снова тень накрыла улицу. Задираю голову, и меня обдаёт сильным порывом ветра от взмаха крыльев. Проследил наш путь по воде, убедился, что добрались. Я не вижу с земли Алиендра, лишь быструю темную тень, но других стражей на этом участке границы в эти дни не водится.

Где-то лает собака, взрывая тишину. Ей вторит соседский пёс, и вскоре несколько дворов тоже подхватывают хриплую песнь. Свою пару нот вставляет петух, и от этих звуков улица словно оживает. Провожатый растворился в одном из серых домов позади, а я держу путь по главной улице, вьющейся вдоль берега. Когда каменная мостовая заканчивается, начинается грунтовая дорога, посыпанная округлой галькой. Она впивается в толстую подошву, но я привычно иду дальше, вдыхая свежий воздух с особым, ни с чем не сравнимым дыханием пролива.

Тропинка заворачивает – и вот он, мой дом, моё укрытие. Стоит на возвышении у самого обрыва, темный, сотворенный из больших темно-серых валунов с синими прожилками. Стекла отливают голубизной, и я вижу легкое мерцание огня в гостиной, который я оставила, чтобы согреться по возвращении.

Высокое крыльцо с железными витыми перилами – и вот я дома. Он встречает приветливым теплом, магический огонь в камине уютно потрескивает, приветствуя меня. Быстро скидываю шубу и шапку на вешалку и бегу к огню, грею руки. Жар после холода опаляет, а мне и радость.

После пью горячий отвар, попутно раскладывая на белом покрывале срезанные стебли. Сегодня их нужно посушить при комнатной температуре, затем вялить в темноте чердака, а после порезать мелко и хранить в холщовом мешке. Моя блажь – вышивать название трав вручную на каждом мешочке, вливая в вышивку каплю темной силы.

Она всегда легко отзывается, стоит о ней подумать. Она стала родной, иногда печальной, иногда гневливой, иногда злой, и на самом пике отдаёт болью каленого железа, которое словно втыкают в сердце. Эта боль отзывается дрожью по всему телу, а после начинает стискивать обручем затылок. В таком состоянии и зелья варятся самые сложные, если не потерять себя в этой боли, если сохранить контроль. Я – умею, несмотря на бурю в груди.

А свет – он не даёт такой силы, он чужой, не родной мне более.

Когда возвращаюсь в свой мир, вижу своих родителей и семью сестры, то по возвращении чувствую тонкие нити света, пронизывающие внутреннюю тьму. В обычные дни она таится гремучей змеёй в районе сердца, и я стараюсь её не замечать, иначе тронешь – и снова позабытая боль начинает сжимать сердце, а гнев накатывает волнами.

На кого гневлюсь уже столько лет? Разве мне кто-то что-либо обещал?

Не было никаких обещаний. Не было никакой любви. Глупая девчонка придумала себе женскую блажь и побежала к любимому, пронеслась сквозь миры, надеясь вернуть украденное и найти его среди чужаков.

Почти семь лет назад я вернулась в Академию и не застала его там. Единственное место, которое было мне знакомо в Персеидах, столице Смешанных земель, – ресторан и вид на город сверху, поэтому я, не мешкая, перенеслась к подножию высокого здания ресторана.

В моем мире говорят «язык до Киева доведёт», а тогда довел он меня до здания Магического совета, о котором знал первый встречный прохожий у входа.

В непривычно жаркое утро я стояла перед внушительным темным строением из черного камня с алмазными и сапфировыми прожилками, утонченно-мрачным, созданным, чтобы внушать уважение и восхищать силой. Я стояла и чувствовала себя маленькой девочкой, которая абсолютно, совершенно не знала, что ей делать дальше.

Возле входа в здание несли свою службу два стражника, как сейчас помню, были они в черных одеждах, с черной маской на лице, с железным мечом, крепившимся к поясу. Я, наивная, просто подошла к ним, попросилась на прием к магистру и услышала в ответ только смех.

Естественно, меня к нему не могли пустить. Естественно, никто и не собирался передавать ему имя посетителя с просьбой о встрече. Я могла бы оставить информацию о себе и ждать в порядке очереди, и Раян, может быть, однажды получил бы послание и согласился со мной встретиться, но мне же нужно было здесь и сейчас? Как я могла ждать? Меня, такую распрекрасную, нужно хотеть видеть непременно!