– Открыто…

      Дома старые, двух или трёхэтажные, соседи все друг друга знают. Чего закрываться? Чай не домокрадия на дворе, а время советское.

      Зашёл, а они после бурного празднования ещё и не вставали. Нежились голубчики под одеялом. Только поздоровались, а Надежда сразу:

– Как служба, Шах?

      Так меня ещё в училище называли. В Калинине и в Москве – Шах, а ещё раньше в Старице – фамилию иначе интерпретировали – самагонов, самогонщик. Уровень разный, разные и интерпретации. Хотя Старица, конечно, городок прекрасный. Это я уж так, к слову.

      А вопрос прямой. Не просто, как служба?

– Роту ещё не получил?

      Вот так, прямо по-военному. Вопрос то понятен. Жёны офицерские ревностно относились к продвижению не только своих благоверных, но и их однокашников. А Надя, к тому же, ещё, как оказалось, и в полковой самодеятельности участвовала. Словом, как говорят, в теме.

– Роту получил, – ответил я.

      Она аж подскочила на кровати, поспешно закрыв то, что открывать неприлично. Точнее, нет, не так. У женщины ничего не может быть неприличного. Напротив… Просто спрятала то, что не к месту открывать в данном случае. Села, удерживая одной рукой одеяло, а другую ко мне протягивая, воскликнула:

– Да ну, шутишь?! Не верю… Покажи удостоверение. Ну покажи… что я удостоверения что ль не видела.

      Показал, правда из своих рук, страницу с соответствующей записью…

– Шах ротный, шах уже ротный… А ты… Уф…, – это она уже мужу.

      Володя только что-то бурчал себе под нос.

      Они собрались быстренько, и мы все вместе отправились на квартиру родителей Надежды, где продолжалась свадьба. А там конфликт. Отец невесты, ну и Надежды, конечно, фронтовик, поставил пластинку с песней «Журавли», а доченька младшая сняла и что-то современное. Я на правах старшего товарища, с которым она как никак была безобидно знакома, вернул в радиолу «Журавлей» и пожурил немного. Жених молчал, не решаясь принять чью-либо сторону.

      А вечером мы пришли в гости уже с Любой. Днём-то я о своих приключениях рассказал, ну а как с Любой появился, Надя посмотрела на неё, отвела меня в сторону и говорит:

– И чего тебе не так! Девка, во! – и палец вверх. – Всё при ней. Не дури, Шах, не дури. Девка на зависть. Чего ещё тебе нужно?!

      Мелочь, а ведь информация к размышлению. А вставил я этот эпизод не только из-за этих слов. Главное, тут иное – штрих к портрету офицерской жены, а особенно таковой, что побывала с мужем в загранке, в частности, в ГСВГ. Потом этот момент пригодится, чтобы высветить один важный эпизод.

      Ну вот, собственно, на этом и завершилась служба в Калинине. Через день получил предписание, и отправились мы на вокзал.

      До города Бологое путь совсем не дальний, но по неопытности очень и очень долгим получился. Поехали на электричке, что, конечно, опрометчиво, поскольку электрички до Бологое спотыкались на каждом крохотном полустанке и тащились до конечной станции около четырёх часов. Электрички старенькие, с плоским носом, с небольшими вагонами, деревянными скамейками в них и ступеньками для выхода на низкие платформы. В ту пору высокие платформы были далеко не на каждой станции.

      Отъехали от Калинина, и застучал под колесными парами железнодорожный мост через Тверцу. Посмотрел я в окно, и сердце замерло, скованное необыкновенной грустью. Вдали виднелось то самое место, где совсем недавно, ну может недели две назад, мы купались и загорали с Галиной. Что теперь ожидало нас? Долгая ли разлука или разлука навсегда?! На этот вопрос я не знал, да в тот момент и не искал ответа. Всё пустил по воле волн, или, лучше сказать, по реке жизни, которая ещё только разливалась, соединяясь с другими реками и, порою, натыкаясь на пороги.

      Бологое… Думал ли я ещё несколько месяцев назад, ранней весной или даже ещё зимой о том, что попаду в этот городок не случайно, на несколько дней, а для службы на несколько лет – не в сам конечно, городок, но так уж расположена была часть, куда получил направление, что Бологое играло в жизни офицеров важную роль. Всё же райцентр. Несколько месяцев назад привозил я сюда бронетранспортеры старенькие, Бтр-40, для съёмок фильма «Проверка на дорогах», кажется, написанный по книге «Операция «С Новым годом».

      Ну а броники эти долгое время приспосабливали для съёмок фильмов под немецкие, разрисовывая крестами. В войсках они уже мало встречались, да и вообще забываться стали. Пришли им на смену БРДМ, боевые разведывательно-дозорные машины, гораздо более совершенные, к тому же плавающие. Заменили и БТР-152 на БТР-60П, то- есть, плавающий. Затем БТР-60ПБ. «Б» – значит не только плавающий, но и башенный.

      Приказано было доставить броники в Бологое и сразу вернуться в полк.

      Броники… Я как-то произнёс, это слово, там, на съёмках, а кто-то из киношников схватил ручку и воскликнул:

– Ой, как вы сказали? Броники? Дайте запишу.

      И записал в блокнот. Фольклор военный!

      Комбат, который был там с солдатами, выделенными для обеспечения съёмок, меня в Бологое оставил. Выполняется последнее приказание, даже если вернуться приказал командир полка, а оставил комбат.

      Ну что ж. Поселились в вагончике на запасных путях. Помню, как снимали сцену, когда наш разведчик стрелял с вышки, а потом ронял пулемёт, и тот падал снег. А ствол разгорячённый, шипел. И пар над ним поднимался.

      Долго не получалось. Да и снег уж почти стаял на путях. Пригнали пожарные машины и стали пеной снег изображать.

      Комбат был из старых, настоящих комбатов, которым дальше уже дорога по возрасту и образованию закрыта, но опыт колоссальный. Вот и дослуживал до выхода в запас. Только выпивал много. А там и не с кем. Был с ним один двухгодичник лейтенант Герасимов, кажется, Геннадий. Но он философ. Филфак МГУ окончил. Настолько заученный там, что уже не марксистско-ленинской философией, как положено, а всякими модными течениями интересовался. Спокойный, но робкий.

      Иду как-то по вагончику солдатскому, и вдруг рука с верхней полки на плечо:

– Привет, сеньор!

      Я уже другим был. Не то что в бригаде, где стал бы вразумлять, что так нельзя. В мгновения за шиворот, с полки и поставил перед собой.

      А солдат:

– Ой, извините, не узнал. Показалось, что лейтенант Герасимов.

– А к нему разве можно так обращаться?

– Он разрешает.

      Отслужил этот лейтенант два года и, конечно, даже не подумал, чтоб остаться. Ну что ж, грамотен был, образован, а вот армия не для всех, конечно.

      Помню, отчитывал его как-то начштаба за то, что к занятиям не подготовился, а он по-философски этак:

– Ну вы же прошлый раз забрали мой взвод и присоединили к первому взводу, чтобы лейтенант Шахмагонов с обоими занимался. Вот я и решил, пусть и сегодня так.

      А в другой раз ругали за опоздание, а он:

– Я не виноват. Выехал из общежития вовремя. Но люди такие не воспитанные. Висят на подножке, а водитель трамвая не отправляет.

      Его даже и ругать перестали.

      Конечно, комбату было комфортнее, чтобы дисциплиной кто-то занялся. Вот и оставил меня, да только, увы, и не одной дисциплиной заниматься. Деньги на выпивку кончились, ну и попросил в займы. Ну а раз уж бутылку взял, как не угостить меня. Единственно что спасало, так то, что в госпитале я недавно побывал.

      Зато отпросился у него в Москву «на побывку», и отправился скорым, а вернулся на каком-то таком, который тащился почти как электричка, а может и того медленнее. Назывался он почтово-багажным, и было в составе всего два или три вагона пассажирских. Зато приходил в Бологое под утро. А то ведь как добраться до вагончиков, где располагались солдаты, обеспечивающие съёмки? Ни транспорта никакого, ни дорог. Раскисли в марте-месяце и превратились в сплошные лужи.