Шел домой, увидел наш местный музей, который был в красочных баннерах с надписью “Картины местных художников”. Маленькое здание, снаружи обшарпанное, но внутри уютное. При входе, посетителей встречала бабушка Валя. Старенькая, в морщинах. Я поздоровался с ней, перекинулся парой слов и прошел в зал.

Картин было много, ни одна из них не была похожа на другую. Казалось, что вот-вот вылетят птицы и пролетят мимо. Но художник заточил их в картину, “Быть вам здесь навеки”. Безжалостный и коварный… кто же ты, местный художник?

Картина второго художника – необъятное море, вскипает, поднимаясь вверх пугает своим беспокойным поведением, и песчаный берег, который противостоит стихии. Солнце скрылось за облаками, только лучики его проскользнули сквозь тучи.

А вот наш сосед нарисовал натюрморт. Он мне часто рассказывал, что скоро станет известным художником. С улыбкой говорил ему “конечно станешь”. И вот, теперь его картины висят, не в самом большом музее, но все-таки они здесь, и это имеет значение по крайне мере для него. Все больше и больше мне казалось, что я нахожусь, то на берегу моря, то в джунглях, то на необитаемом острове.

Проходя мимо картины, уже другого художника, я вздрогнул: снег, у охотника в руках ружье, его палец вот-вот нажмет на курок и выстрелит в зайца. Тот, в свою очередь убегает от охотника. Ему главное выжить. Охотник стоит спиной к посетителям музея. Мне бы посмотреть тебе в глаза: что-же ты делаешь? Воспоминания всплыли сами собой: день, когда отец взял меня впервые на охоту.

Утром разбудил папа. Мама была против, но мы ее уговорили. Он собрал походный мешок, который всегда брал с собой в лес, взял свое ружье, и мы ушли. Мы сели в старенькую «Ниву» и поехали. Как сейчас помню: зима, мы едем далеко в лес, проплывая мимо деревьев, ехали мы долго. Примерно три часа. И вот приехали. Я в первый раз увидел лес. Он мне казался таким своим и родным. Так веяло теплом. Большие деревья, как братья звали меня к себе: давай поиграемся, кидай в нас снежок.

Мимо пробегал заяц. Сначала, он пробежал возле сугроба, потом выбежал из-за него. В это время все мое внимание было на отце, который легкой рукой достал ружье, прицелился и промахнулся. Пуля прошла недалеко от зайца. Мое сердце сжалось от страха. Секунды не прошло, как заяц скрылся. По моим щекам полились слезы. Я врезался всем своим телом папе в ногу. Комок обиды был внутри моей груди. И я смог только заорать.

– Папа, папа! Не надо, не надо никого убивать! Поехали домой!

Он увидел меня в первый раз таким, испуганным, но смелым. Он взял меня за руку. И мы пошли в машину.

И уже прошло лет тридцать после этого, а у меня все еще наворачиваются слезы от этих воспоминаний. Насколько я помню он больше не ездил на охоту. Или просто не говорил мне.

Маленькие, тусклые глазёнки, в которых угасла надежда и спокойствие. Можно закончить описание, и так все понятно. Перейти к главному, но читатель хочет знать больше, для общей картины. Кто может быть обладателем этих угасших глаз? Маленькая дряблая женщина, измученная жизнью, голодом, нехваткой денег, приводящей к нервному истощению, а от этого женщина все реже улыбается, чаще ворчит. Кожа желтоватого цвета. Ей сорок два, но выглядит на шестьдесят четыре: хромает, руки в мозолях и порезанные. Живет она в маленькой комнатке, в малосемейке. Название ее жилища говорит само за себя: обшарпанные обои, клочки линолеума, прикрывающие гнилые доски, в углу электрическая плитка в желтых пятнах от жира, рядом умывальник, сколоченный из досок и обклеенный обоями для красоты, в комнате ударяет по носу сыростью и гнилыми овощами. Порченные овощи Румия покупала дешевле или ей отдавали из жалости, перебирала и варила рагу.

У Румии была язва желудка при которой часто из горла текла кровь. Из-за близорукости людей различала по силуэту или проходила мимо. О выходе на работу не было и речи: пару дней физического труда, и она месяц в мучениях проводила в кровати. Муж, Роберт, бранил ее за беспомощность. Все время проводила сидя возле окна. Румия получала пенсию чуть больше пяти тысяч, две семьсот относила за квартплату. Она до жути боялась быть должной государству. Остальных денег Румия чуралась, быстрей-быстрей избавлялась от них, все до копейки, покупала крупы, картошку, муку и еще по мелочи. Вечером из муки делала лепешки, рецепт которых прост – вода, соль и мука, оставляла на двенадцать часов, чтобы тесто закисло и на сковородке жарила. По ночам штопала любимую кофту розового цвета с маленькими цветочками на груди, из-за плохого зрения получалось не всегда удачно. Знакомые увидев на ней нелепую кофту, улыбались.

Ключ в замке провернулся и на пороге появился длинный, худой мужчина с безобразным лицом, на которым выделялся большой кривой нос и пухлые губы. Большие ладони с кривыми пальцами сняли шапку и кинули на вешалку. Он открыл кран и с угрюмой гримасой сделал пару глотков.

– Роберт, ну что? – спросила Румия.

– Ничего, отстань. Как все запарило.

– Ну, расскажи – сказала Румия чуть слышным голоском.

Роберт нахмурился, он был не в самом хорошем расположении духа. Сдерживая себя, возмущенно начал рассказывать.

– Че рассказать? Как меня хотели побрить? Ха-ха! Я не такой дурак как он думал! Пятьсот рублей за чё!? залить фундамент под забор!? Хе! этот хач знает, что у меня денег нема и так делает – Румия глотала каждое слово как будто этим можно наесться, – представляешь пятьсот рублей? Дурака нашел. Хм, и где только он такие расценки нашел. Черт. – следующую фразу прошептал под нос. – Нет, я не дурак.

– Пятьсот, вроде хорошие деньги? – Чуть слышно проговорила Румия.

– Ты то из меня дурака не делай. Метр стоит сто пятьдесят, а там все двадцать. Не знаю, может и все тридцать. Вот и считай. Давай, давай. Я бы к следующему вторнику то закончил. Народ жадный пошел.

– А больше никакой работы?

– Нет. Походу сегодня тоже вода на ужин, – он нервно захохотал.

«Может ты мелочный?» подумала она, «пятьсот рублей – можно купить булку хлеба, картошечки и маленький кусочек сала, чтоб не так пресно было и … так охота сладкого чая…» от обиды хотела закричать, врезаться в него и колотить его по голове. Увы, мешало плохое здоровье и голод. В эту минуту в мыслях Румии сплыло недавнее событие. Роберт пришел пьяный и улегся спать, в кармане нашла пятьдесят два рубля. Когда Роберт перевернулся на спину, на рубашке заметила сальное пятно, вытянув нос приблизилась к рубашке, от нее исходил запах мяса, «свинина» – она сразу определила. Попробовала на язык, но рубашка была пропитана потом и запахом дерева, выплюнула. Обида накатила к горлу и потекли слезы. Руки сами собой заколотили пьяное тело, но он и не шевельнулся. Когда силы кончились, Румия села рядом и зарыдала тихо в себя.

В один морозный день. После разгрузки грузовой машины с овощами, на руках имея триста рублей, Роберт шел домой и в уме делил добычу. «Отдам Румие все. Пускай купит пожрать. А нет, а если что не то купит? Нет, надо по-другому. Сто себе, ей двести. Нет, мне не хватит. Айй, ей и сто хватит. А что сказать? Почему сто? Скажу пока только сто дали, а потом и забудет». Порешив на этом, довольный собой, добавил шагу. Проходя мимо двух больших зданий больницы, он заметил большое белое окно, за которым люди шумя ложками ели. Не моргая глядел на них минут пять. «Идея!» – подумал Роберт и растянул улыбку.

Быстро вбежал в комнату, Румия сидела за столом.

– Румия, хватит сидеть! Башка родила план! Ха-ха-ха!!! – он был так доволен собой, что станцевал чечётку. Румия от радости подскочила.

– Я решил проблему, мы не голодны.

– Тебе дали работу? О, Роберт, как хорошо! Тебе заплатили?

– Нет, да не про это – ему обидно стало, и думал не рассказывать, но потом поменялся в лице и начал. – Я сейчас проходил мимо больницы, и знаешь, что я увидел в окно? – Румия покачала головой – Они там ели. Понимаешь ели, кушали и все на халяву, понимаешь? – он схватил ее за плечи и дернул.