Так что давай просто распрощаемся и поставим точку на всем этом. Не пытайся искать меня. Это моя единственная просьба. От письма этого избавься, наверное.

Не живи прошлым. Двигайся вперед. У тебя все есть для этого.

Ты же просыпаешься утром, смотришь в зеркало. Видишь там такого клевого черта? Ловишь на себе взгляды на улице? Пользуйся этим!

Д.Б.

Некоторое время Стив просто сидит и смотрит на бумагу. Вопреки изложенной просьбе, пытается понять, откуда письмо взялось, в чьих руках побывало, кто его доставлял. Какие запахи впитало по дороге, в каком настроении находился тот, кто его писал. В ушах звенит, сердце колотится о грудную клетку.

Хочется вскочить с места прямо сейчас, помчаться к Старку, провести над бумагой все возможные манипуляции, анализы, исследования, выяснить, откуда она такая взялась, и ринуться туда, сломя голову. Но Стив глубоко вздыхает и остается на месте. У всех есть право на выбор. Это самое важное, это его правило, от которого он отказываться не собирается. Баки выбор сделал. И Стив может только уважать его решение.

— Спасибо, Бак. Умеешь поднять настроение и поддержать, ничего не скажешь.

========== II. ==========

Тони не может решить, как себя вести, и это читается практически во всем, что он делает.

Его гложет злость и грызет обида — вполне понятные человеческие чувства. Но он же человек широкой, мать ее, души, и способен взвесить обстоятельства со всех сторон, а потом принимать какие-то решения.

— У вас большая семейная драма или сможете еще все уладить? — Наташа смотрит на Стива заинтересованно, в кои-то веки понятия не имея о том, какая головоломка не дает ему покоя на самом деле.

— Так заметно? — он забирает у нее коктейль, делает пару глотков и приходит к выводу, что стоило сначала попросить Тони заняться созданием какой-нибудь очень крепкой выпивки и только потом уже портить с ним отношения. — Не знаю, сможем ли мы вернуться к нашей изначальной доброй дружбе.

— Ты так себе представляешь добрую дружбу? Ну и тяжелая же у тебя была молодость, — она тянет коктейль через трубочку, внимательно смотрит на Стива, ожидая продолжения или хоть каких-то комментариев. Но ему хочется поговорить о проклятущем письме, а как это сделать, не нарушив единственную просьбу Баки, разветвившуюся на многочисленные «не ищи, не преследуй, не трогай, не обсуждай и желательно — не дыши» он не понимает.

— Ладно, скоро Тони перестанет приглашать меня на вечеринки, и я буду коротать долгие летние ночи в одиночестве, вспоминая свою сложную юность. Я тогда как раз никому не нравился.

Наташа усмехается.

— Ну, если тебе объявят бойкот, хочешь я тоже не буду сюда приходить? И Клинта подговорю. Мы будем заявляться к тебе… ты, кстати, разве не хотел переехать?

— Как раз собираюсь.

— А до того времени мы будем заявляться к тебе и … даже не знаю, ты еще рисуешь? Мог бы нарисовать меня? — она улыбается и встает против света. Болезненное и пронзительное сияние дизайнерской лампы заливает ее силуэт не хуже софита, электричество растекается по плавным линиям, создает огненный ореол вокруг рыжих волос.

— Ты как девушка с гравюры, — Стив улыбается и отпивает коктейль. — Жаль, я уже почти сто лет не брал в руки карандаш.

Тихая музыка привносит в жизнь гармоничный ритм, настраивает на философский лад, заставляя продолжать разговор.

— Я сейчас задам тебе вопрос. Чисто гипотетический. Но только ты пообещай мне, что не будешь расспрашивать ни о чем дальше. Как тебе?

— Я соглашусь, только потому что слишком заинтригована таким уровнем загадочности. С твоей стороны.

— Хорошо, — Стив кивает и наклоняется к ней чуть ближе. Наверное, со стороны они смотрятся как чертовски сладкая парочка. — Вот допустим, ты очень не хочешь с кем-то связываться. Совсем. Никак. И пишешь письмо. Детальное, в котором четко излагаешь, почему вам не по пути. Но понятия не имеешь, куда письмо отсылать, поэтому предварительно через какие-то там сложные источники ищешь адрес…

— Мы уже не про Тони говорим, так ведь? — она подмигивает ему и опускает взгляд к бокалу.

— Совсем нет.

— Занятная у тебя пассия. Очень это все смахивает на «Три дня я гналась за вами, чтобы сказать вам, как вы мне безразличны».

***

Стив знает, почему тянет с переездом. Квартира давит. Застойностью, затхлостью и неприятными воспоминаниями. Даже не так. Воспоминаниями о том, что могло бы произойти. Время не движется в ней, спотыкается об острые углы и замирает, а потом начинает циркулировать по кругу.

Но он ждет. Ждет и ждет, хотя прекрасно понимает, что ждать нет никакого смысла. И почему-то дожидается.

Почтовый ящик приветливо встречает свежей газетой, счетами и новеньким конвертом.

Стив вертит его в руках некоторое время, изучает как безответную загадку. Он действительно искренне удивлен. Бумага в этот раз белая, не мятая, не вызывает ощущения, что письмо писалось второпях, в минутном перерыве между погонями под обстрелом.

Он колеблется пару мгновений, вооружается ключом и переступает порог квартиры.

Быстро заваривает чай, садится за кухонный стол и продолжает изучать конверт. Яркие оранжевые марки с ребристыми краями просто не могут ничего общего иметь с содержимым. И все же, Баки ведь покупал их, приклеивал. Сам.

Как бы там ни было, читать письмо все равно придется. От листка, сложенного в несколько раз, как будто тянет запахом дешевого табака. Настолько крепкого, что бумага держит его через многие мили и дни.

Роджерс,

Не обессудь, я понятия не имею, зачем опять тебе пишу. Я даже понятия не имею, прочтешь ли ты когда-нибудь это письмо. Учитывая, какой погром произошел у тебя (моими усилиями, в том числе) — сильно сомневаюсь.

Но так нужно. Я осознал это, когда писал предыдущее письмо: помогает все систематизировать. Как только выводишь все на бумагу, раскладываешь по полочкам, все становится понятнее.

Я все еще не знаю тебя и никогда не узнаю, но ты, пожалуй, единственный человек, который хотя бы не ненавидит меня и которому не все равно. Это делает мою писанину более осмысленной. Дает какой-то ориентир. Так что ты опять помогаешь мне, и я опять тебе благодарен.

Я сейчас… очень далеко. Тут проще укрыться.

У меня так много странных, практически диких навыков, и так трудно применить их в обычной жизни. Но она мне все равно не светит, это уж точно. Нужно двигаться, перемещаться. Постоянно. Не останавливаться, иначе найдут. Или так мне только кажется, но проклятая паранойя все равно покоя не даст, сам понимаешь.

Я тут из праздного интереса попытался поискать возможности (просто на будущее), в газете столько всяких предложений. Кто-нибудь же сейчас пытается найти работу через газету? В ней же зачем-то печатают все эти объявления. Знаешь, есть тьма профессий, которые мне уже никогда не освоить. Современных, как раз подходящих для нынешнего времени. Оно ведь такое — опыты, прорывы, технологии, информация и открытые данные.

И для всего этого у меня никогда не будет ни нормальных навыков, ни образования. Образование. Смешно просто. Газету я разорвал, очень как-то было горько и обидно. Хотя это полный идиотизм — пытаться спасти свою шкуру и одновременно злиться на то, что никогда не сможешь стать каким-нибудь разработчиком и понять, как все устроено.

Меня заметил один из местных. Наверное, от меня просто несло бессильной злобой. Да еще и направленной в никуда. Стал лезть, расспрашивать, что со мной такое, что так раздражает. Мне бы тут и уйти, но я почему-то просто не мог. Этот человек был таким настоящим, счастливым. Точно не чей-нибудь агент, разве что уже сто лет назад позабывший, что вообще на кого-то работает. Прожил всю жизнь в яркой, солнечной стране, занимался семейным делом — допустим, кожей и изделиями из кожи. У него, конечно же, есть собственная мастерская, в которой и пахнет кожей. Так резко и насыщенно.

И все, что он рассказывает, такое прям сочное, яркое. До отвращения. И все его проблемы просты до отвращения. Как и все проблемы маленьких, ярких городов. Тут улицы слишком узкие, чтобы два автобуса могли нормально разъехаться (то еще зрелище) — вот их проблемы.