Один кирпич в этой стене наконец раскрошился... когда? Наверно, когда, отчаявшись пробудить в отчужденных детских глазах хоть капельку интереса, я захлопнула учебник и решительно произнесла:

  - Давайте лучше я поучусь у вас. Я хочу знать язык лакота. Вы научите меня?

  И повисло молчание, а потом по смуглому лицу Мэри Гудлак, сидевшей за первым столом, тенью проскользнула улыбка:

  - Вам нипочём не научиться, мисс!

  - Я способная! - горячо заверила я... и тут они вразнобой засмеялись.

  "Уоуапи" - книга.

  "Ханхени" - ночь.

  "Хола!" - приветствие.

  "Агиапи" - хлеб...

  Почему-то мне не хотелось рассказывать обо всём Айзеку Мошьеру. Он должен был сам до этого додуматься. А сейчас он был "твинки" - чужак из города. Из Бюро, чьи полицейские беспощадно избивали родителей и старших братьев этих детей за малейшую попытку возмущения - например, тем, что цены в магазинах тут, в резервации, были вдвое выше, чем вне её. Или тем, что в этих же магазинах, с благословения того же Бюро, втихомолку приторговывали спиртным. Или тем, что "беложопые придурки" из города приезжали на своих крутых тачках в резервацию, чтобы развлечься, избивая индейских парней - впятером на одного. Или насилуя симпатичных "скво", индейских девчонок.

  - Мисс Дайсон! - тонкое бледное лицо Мошьера заметно напряглось. - Почему вы так смотрите на меня? Боже мой, вы же смотрите, как все они тут...

  Я молча повела плечом. Как все они тут.

  - Мисс Дайсон...

  - Простите, сэр. - Я поднялась с места. - Бюро платит вам за работу... работайте. Или не работайте. Извините, мне некогда болтать.

  Когда я невольно оглянулась, он стоял, ссутулившись и глядя в окно.

  - Мотали бы вы отсюда нахрен, мистер, - хмуро пробормотала я, захлопывая дверь и сталкиваясь нос к носу с Люком Стоуном, который наверняка всё слышал, потому что в его узких глазах прыгали бесенята. Я вылетела на крыльцо, провожаемая его тихим одобрительным смешком.

  Люк Стоун одобрял меня, уоштело!

  А вот Кларки теперь едва-едва кивали мне при встрече. Я прямо-таки оскорбила их, перебравшись в "грязную лачугу грязных индейцев".

  А я никогда не видела людей добрее и мудрее, чем Луиза и Патрик Рейнберды, в дом к которым меня поселила Глория Стэндинг. Они были совсем старыми, эти люди. Глория сказала мне, что Патрик ребёнком пережил бойню при Вундед-Ни 1890 года, когда восемьдесят пять лет назад отряд кавалеристов целиком вырезал селение лакота, никого не пощадив.

  Я позвала Патрика в свой класс, чтобы дать детям возможность услышать его. Дать им живой урок американской истории.

  Патрик пришёл - в своём лучшем чёрном костюме со слежавшимися складками на рукавах. Но когда он заговорил о том, что случилось тогда в Вундед-Ни, он больше не был дряхлым стариком с трясущимися руками, напялившим на себя одежду белых. Он снова стал мальчишкой, спрятавшимся от пуль кавалеристов-васичу за трупом лошади, семилетним мальчишкой, прижавшимся к обледенелой земле, которая жадно впитывала его кровь.

  - Они убивали нас, как бизонов, - сдавленно произнёс он в наполненном тишиной до краёв классе. - Они убивали и убивали, и я оглох от выстрелов... я лежал, прильнув к земле, и молил Вакан Танку только о том, чтобы это безумие поскорее закончилось - моей смертью. Но Вакан Танка не позволил мне умереть тогда, не позволил и замёрзнуть потом. Один из солдат нашёл меня, завернул в свой плащ и принёс к миссионерам, пока другие солдаты стаскивали в ямы тела убитых. Его звали Патрик. Так я получил имя васичу.

  Он наконец улыбнулся, и морщины на его лице, похожие на складки древесной коры, стали ещё глубже.

  А я замерла в оцепенении, так же как и дети за своими столами. Но они уже знали то, о чём рассказал Патрик Рейнберд. Знали всё о грохоте выстрелов, о впитавшейся в землю крови, о глубоких ямах свежих могил.

  Потому что эта война шла здесь до сих пор, и индейцы были на ней военнопленными.

  А я была на их стороне.

  * * *