Торговля наша шла тоже неплохо. Не прошло и часа, как в результате нашего усиленного голосования возле нас мягко остановилась "Тойота-королла" вишневого цвета. Из нее вылез полный мужик с надутыми щеками и вопросительно уставился на нас, догадавшись, что мы вовсе не путешественники автостопом.

Колька мгновенно разложил перед ним образцы товаров и стал всячески их расхваливать на языке, состоящем из смеси английского с нижегородским. Иностранец вытащил несколько купюр, незнакомых ни мне, ни даже Кольке. Брать незнакомые деньги Колька остерегался после того, как два негра сунули ему в уплату две бумажки, которые привлекли его большим количеством нулей. Их отказались брать во всех без исключения кооперативных киосках. Колька так и не узнал, какой страной была выпущена такая неблагонадежная валюта, и требовал теперь в уплату только доллары, в крайнем случае соглашаясь на бундесмарки.

Иностранец, видимо, понял его и вытащил пачку, в которой преобладали уже знакомые мне "зеленые", припасенные, скорее всего для разных мелких расходов. Оба они стали ожесточенно торговаться, а я стоял в стороне и учился.

После долгих и упорных торгов, в течении которых то Колька сворачивал свое имущество, то покупатель поворачивался к машине, было куплено четыре матрешки по три доллара за штучку и два сувенира "Мужик и медведь", которые Колька уговорил за семь.

Партия этих сувениров появилась в начале лета в нашем сельмаге. Колька тут же скупил всю партию, невзирая на тридцатирублевую цену за штуку. Он угрохал на эту операцию весь свой наличный капитал, зато теперь затраты сторицей окупались.

Во время торгов иностранец засунул куда то свою пачку и, не найдя ее извлек из кармана две десятидолларовых бумажки, после чего стал требовать сдачи. Ни минуты не думая, Колька всучил ему в ответ сувенир, изображающий маленькие козлы с бревном на них, в которое была воткнута пила с затейливо выгравированной надписью "Делу - время, потехе - час". Затем они разошлись вконец изнуренные, но удовлетворенные собой.

Таким образом в актив можно было записать двадцать, из которых четыре полагалось Леше, шесть мне и десять Кольке, как организатору и идейному вдохновителю.

Я уже было подумывал о том, чтобы потихоньку отправиться в обратный путь, но Колька был непреклонен. Он ждал автобус.

- Вот сейчас он остановится, вот сейчас, - бормотал себе под нос возбужденный Колька. Но очередной автобус проезжал мимо, оставляя у Кольки горячее желание - запустить ему вслед булыжником. Надежды наши становились все призрачней, солнце пробежало добрый кусок небосклона, а я уже намеревался обрушить на Кольку каскад предложений, ненавязчиво намекающих на возвращение в село.

Колька злобно зашипел в ответ, когда я выдал первое из них - дух коммерции был неистребим. И тут метрах в пятидесяти впереди нас остановился тот самый автобус, о котором он мечтал все время.

Колька мгновенно расцвел и ринулся за ним. Мне ничего не оставалось, как подхватить сумку и следовать туда же.

Но странное дело - из автобуса никто не вышел и, похоже, не собирался выходить совсем. Лишь с другой, невидимой нам стороны негромко хлопнула какая-то дверца. Показалась одинокая мужская фигура, которая медленно двинулась к лесу, не обращая на нас внимания, и через полминуты скрылась за придорожными кустами.

Колька уже давно добежал до автобуса и теперь безуспешно штурмовал надежно запертую дверь, тщетно пытаясь пробиться на второй этаж, где удобно расположились иностранные туристы.

А я остановился на полпути, догадавшись, что через эту дверь в автобус не пробраться. Я решил перехватить того одиночку, по всей вероятности водителя, который осмелился покинуть пределы автобуса и теперь заседал где-нибудь неподалеку.

Хотя эта перспектива была довольно расплывчатой (водители таких автобусов наведывались в Союз часто и, наверняка, могли приобрести сувениры в любом другом месте), но я решил попытать счастья и тем самым доказать Кольке, что он не зря взял меня с собой. Поэтому я с надеждой вглядывался в придорожные кусты, за которыми исчез таинственный шоферюга.

Внезапно метрах в десяти от меня в кустах что-то зашевелилось. Я уставился туда, ожидая увидеть невысокого мужчину в серой куртке. Но это был не он. Злыми глазами на меня глядела оскаленная звериная морда. Я в испуге отшатнулся, а хищник выпрыгнул на дорогу и, оскалив пасть, приготовился к прыжку.

Это был огромный великолепный волк. Шерсть его лоснилась и переливалась в лучах солнца. Глаза, освещаемые багровым закатом, казалось горели голодным кровавым сиянием. Но ярче всего мне запомнились клыки, - ослепительно белые, они приковывали внимание, поражая своими размерами. Я, не в силах оторвать глаза от этого гипнотического взгляда, не двигался с места. А волк, издав зловещее рычание, сделал прыжок и понесся прямо на меня.

Я не успел даже повернуться, как он сбил меня с ног мощным ударом передних лап и впился клыками в мою неприкрытую ничем грудь. Боль от укуса пронзила все мое тело, а он отпрыгнул и, перескочив через меня, бросился в перед. Я упал лицом к автобусу и поэтому увидел, как волк, пролетев в двух шагах от Кольки, скрылся за кабиной. Кровавая пелена затопила мои глаза. Последнее, что я еще видел - это автобус, плавно тронувшийся с места и постепенно набирающий скорость...

... Очнулся я в незнакомом для себя месте, в котором постепенно узнал палату нашей сельской больницы. Все время смотреть на белый потолок с желто-серыми разводами, оставшимися после весеннего снеготаяния, было скучно, но едва я чуть-чуть шевелился, как жгучая боль снова просыпалась внутри меня, хотя она теперь была уже слабее, чем там, на дороге. Я предпочитал побольше спать, забывая на это время обо всем. Ничего не хотелось делать, единственным желанием было: лежать в полусне, не двигаясь, и думать о чем-нибудь отвлеченном.

Мать неотступно находилась рядом. Изредка заходили и другие. Оказалось, что в беспамятстве я провалялся трое суток. Но и теперь положение мое оставалось довольно неопределенным. Рана не хотела заживать, кроме того были сломаны два ребра.