В «Придорожной Канаве» было многолюдно. По всем владениям в беспокойные времена моталось много всякого сброда, и большое его количество направлялось на северо-восток, в таком случае путь их пролегал мимо «Канавы», что не могло не радовать хозяина таверны. На своём веку он успел насмотреться на людей всех сортов и на жизнь во всей крайностях, его совершенно не смущала пёстрая, дикая, опасная и иногда совершенно непредсказуемая публика, избирающая ночлегом его заведение или забредавшая сюда перекусить или переброситься отрывистой беседой, не снимая при этом руки с запрятанного кинжала. Для остального мира они могли быть отъявленными убийцами, насильниками, беглыми каторжникам, для него же внутри стен «Канавы» они были клиентам вне зависимости от ярлыков и клейм внешнего мира.

По левую сторону от плотно затворяющейся двери, обрамлённой полураспиленными брёвнами, с той стороны, где у неё были вделанные в стену кованые петли, располагалась вывеска. Её цепи давно успели проржаветь, деревянная табличка на протяжении множества лет была игрушкой в руках любой непогоды: дожди, ветры, острые градины успели оставить на ней свои метки, некогда вырезанные буквы утратили глубину, грани сменились плавными переходами, краска превратилась в цветную пыль, остатки которой ещё можно было разглядеть в трещинах. И тем не менее эта вывеска была прекрасно знакома путникам от Ибиири, что на севере, до лесистого Урлодакара на юге, о ней говорили идущие опасными перевалами Пирлоульских гор и боязливые обитатели города Фиерсатта, остерегающиеся смотреть на восток. А изображался на ней сапог, пробитый стрелой.

Странная эмблема имела определённое толкование, укоренившееся среди посетителей «Придорожной Канавы», хотя никто и не мог сказать с точностью правдиво ли оно или является предметом вымысла и чьей-то старой шутки. Возможно, хозяин таверны мог бы прояснить этот момент, но он предпочитал не открывать рта лишний раз, к тому же ему нравилось, когда о его заведении говорили, а подобные темы всегда вызывали интерес и желание по возможности самолично посмотреть на странную вывеску. Согласно завсегдатаям «Канавы» сапог, размещённый на вывеске, являлся данью уважения неизвестному лучнику, умудрившемуся перепиться до той степени, что выстрелил в собственную ногу.

Миновавшие вывеску и вошедшие внутрь обнаруживали вытянутое и довольно широкое помещение, заставленное столами и лавками, с отсветами солнечных лучей, косо проникающих через неправильные окошки, и приятным запахом готовящейся еды. Высоким посетителям приходится пригибать головы, чтобы не задевать за обработанные брёвна, составляющие каркас крыши. Потолка как такового нет, его цельную плоскость заменяет хитроумная конструкция из дерева, прочно вделанная в стены и служащая опорой для двух скатов крыши.

И да, в «Придорожной Канаве» было много посетителей. По большей части у всех них были угрюмые, уставшие лица; шершавые, покрытые мозолями руки и глаза, привыкшие к тусклому освещению и блеску отточенной стали. Одевались они по-разному: тут были и рубахи потрясающих расцветок, жилеты потасканные и украшенные затейливыми узорами, кожаные куртки и сыромятные доспехи, меховые накладки и броские пояса, иногда из угла можно было поймать отражение солнца от начищенного металлического наруча или островерхого шлема. Фасоны и формы разнились, но одежда каждого посетителя была пропитана пылью, что говорило о дорогах и странствиях, они носили длинные плащи и не было ни одного, при ком не наблюдалось оружия. Оно являлось обязательным атрибутом их ремесла, если это можно считать ремеслом, и без него у них не было жизни, если это можно назвать жизнью.

Они приходили группами и по одному: первые представляли мелкие наёмничьи отряды, численностью не превышающие десятка человек, эти старались изобразить на себе какой-нибудь знак, отличающий их от прочих, в большинстве случаев в качестве знака использовались повязанные на рукавах цветные платки или татуировки, расположенные в определённых частях тела, но среди них попадались и такие, кто в качестве трофея своего отряда использовал отрезанные лисьи головы, размещённые на поясе, или того хуже – кусочки человеческой кожи с написанными на них молитвами.

Прибывающий отряд сразу занимал себе какой-нибудь угол или обособленно стоящую группу столов. В собственном кругу они вели себя развязно, и внутренности таверны то и дело оглашались раскатистым хохотанием, при этом, однако, они предпочитали не взаимодействовать с другими, а лишь искоса наблюдать. Наёмники не переносили наёмников из других отрядов – в них они привычно видели конкурентов и противников, пусть даже в «Придорожной Канаве» они и встречались в качестве союзников скорейшего будущего. Их цель была единой, и путь лежал в одно место.

Вторые, прибывающие по одиночке, принадлежали к категории, так называемых, «голых» наёмников. Подобное наименование они заслужили за привычку бродить в одиночестве и промышлять только теми делами, которые под силу лишь одному исполнителю. Они рассчитывали исключительно на собственную смекалку, ловкость, умение и, конечно же, везение. Они не испытывали потребности делиться добычей с кем-либо и были сами себе командирами, но и спины их всегда оставались «голыми», потому что некому было их прикрывать.

Как раз к разряду «голых» и относился Хадер, когда распахнул дверь под известной вывеской и шагнул внутрь «Придорожной Канавы». Его появление, а равно как и звук отпираемой двери произвели в сумрачном помещении определённое движение: головы сидящих резко поворачивались в его сторону, а потом с той же стремительностью возвращались в прежние положение. Это зрелище для завсегдатаев «Канавы» не было необычным. Просто ещё один рыцарь удачи решил перекусить и влиться в их нестройные ряды, направленные в единственном направлении.

Рассмотрению его персоны уделили всего несколько мгновений, которых хватило на то, чтобы понять, что ни в его внешности, ни в лице, ни в оружии нет ничего примечательного или достойного более детального рассмотрения. В самом деле ничего особенного в Хадере не было, единственное, что его выделяло, – рост, но и тот не был внушительным, высокие жители мудрого Дрой-Тана в любом случае смотрели бы на него сверху вниз.

Его волосы не были ни длинны, ни коротки, они закрывали уши, но не доставали до ссутуленных плеч; голова у него была большая с глубокими глазными впадинами и мощной надбровной дугой, выпирающей вперёд и придающей ему свирепый вид. Его торс укрывал ламеллярный доспех, состоящий из квадратных металлических квадратов, закреплённых между собой шнурками. В некоторых местах пластины отсутствовали, видимо, владелец доспеха совсем недавно побывал в сражении и уже спешил на встречу новому.

Кожаные браслеты стягивали его запястья и переходили на тыльную сторону ладоней, а через плечо у него был перекинут шестопёр1 с покорёженными острыми пластинами. Один вид оружия рисовал картины ужасных увечий, получаемых с его помощью, весила булава изрядно, но в движениях Хадера не было и намёка на то, что ему тяжело.

Сказать по правде, он являлся «голым» наёмников всего два месяца, а до этого на протяжении десятка лет принадлежал к одной из самых грозных и жестоких армий перевалов. Хребты Пирлоульских гор славились своей крутизной и неприступностью, и той давней враждой, что пламенела между племенами разных перевалов. Не война, а резьба и уничтожение правили бал на скальных тропах и заснеженных вершинах, единственным залогом выживания была смерть другого племени, а младенцам специально подмешивали в молоко вражескую кровь, чтобы те привыкали к её вкусу.

Хадер, как и прочие, сосал кровь воинов другого перевала, он дробил кости и выдавливал глаза, он был обучен длительное время лежать в сугробе, выжидая подходящего момента для атаки, его пальцы умудрялись находить трещины в ровных поверхностях льда и камня, и он был достойным сыном своего перевала. И там среди холодного солнца, серой дымки и мёртвой земли прошла и закончилась его старая жизнь. Он умер, не умирая, и с тех пор начал считать новые дни и стал «голым» наёмником. Осиротевшим воином Пирлоульских гор.