Вскоре в огромной кухне запахло корицей, гвоздикой, ванилью и еще чем-то острым и непривычным. Даже Зоя Петровна безмолвно приблизилась и заглянула в кастрюлю с интересом, и Сергей Васильевич подошел и потянул носом.
– А правда, что на больших соревнованиях спортсменам перед стартом тоже наливают?
Марк хмыкнул:
– Не наливают, Сергей Васильевич.
Он погладил Женьку по голове, поднялся и вышел. Они оба – и он, и Павел – то и дело смотрели на дверь, как будто ждали, что очнувшийся Вик сейчас выбежит, закрутив бубликом хвост.
– Есть куантро? Или любой другой ликер?
Если бы Алла своими глазами не видела запасы в подполе, ей бы и в голову не пришло спрашивать «какой-нибудь ликер», но она видела и знала, что на кордоне «полста-три» может быть все что угодно. Зоя Петровна подумала, подошла к одному из темных резных буфетов и распахнула створки среднего отделения.
– Не разбираюсь я в них, – под нос себе пробурчала она.
Бутылки в буфете стояли плотно и очень солидно, плечом к плечу. Здесь были водки, виски, джины, мартини, коньяки и арманьяки, кальвадосы, портвейны и еще всякая всячина. Поднявшись на цыпочки и заглянув в задние ряды марширующих бутылок, Алла вытащила одну.
– Что вы суетитесь? – спросил Петечка с досадой.
– С ликером вкуснее.
– Ну какая разница, вкусное будет варево или нет? Собака-то все равно помрет! Вы вон на Женьку равняйтесь! У нее уже все хорошо, да, Женечка? Соблазнила олимпийского чемпиона?
– Петька, ты не лез бы, – пробормотал Сергей Васильевич и покосился на Павла.
– Я не лезу, я спрашиваю. А чего такое? Деньги и слава чудеса творят! Да, Женечка? Раз – и в койку! На Олимпиаде интервью у тебя возьмут! Как у «спутницы нашего олимпийца»!
– Отстань, Петя, – вмешалась и Марина.
– Фотографии в журнале напечатают! На одной – ты лежишь на шкуре, голая, на второй – ты бежишь по пляжу, тоже голая, а на третьей…
– Петька, разломай апельсины на дольки, только больше не ешь, – перебила Алла, – а то на глинтвейн ничего не останется.
– Пошел он к чертовой матери, ваш глинтвейн!
…Они ничего не понимают, эти старые люди. Они даже не догадываются, что он собирался позвать Женьку в гости и познакомить ее с бабулей. Они не знали, что он об этом даже написал, осмысливая окружающий мир и свое положение в этом мире! Они не знали, что у него в голове как будто короткое замыкание происходило, когда Женька просто стояла рядом или наклонялась над ним, чтобы рассмотреть, что он там пишет. Он готов всю жизнь писать, лишь бы она над ним наклонялась. Он уже все придумал – как отправит ей «на мыло» свой рассказ или повесть, смотря что получится, она прочитает и придет в восторг, там же каждое слово – правда, все по-настоящему, из жизни! Ну вот, она прочитает, позвонит ему, и они встретятся в кафе. Это будет… в пятницу, да, в пятницу, и в кафе не протолкнуться. А он приедет заранее. И станет смотреть, как она войдет и зашарит глазами, не находя его. А потом он ее окликнет. У него будет приготовлена одна роза… нет, роза пошло… орхидея… нет, тоже не то… настурция какая-нибудь, в общем. Она направится к нему, пробираясь между столиками, хорошенькая, легкая, беловолосая, и компания студентов проводит ее глазами. И он подарит ей настурцию. А она скажет: ты, оказывается, настоящий писатель!..
Теперь все это рухнуло и ничего не будет.
Женька потащилась на лыжню за этим самым Марком, потом помчалась за ним наверх, когда Вику делали операцию, и они долго не возвращались, а когда вернулись, стало ясно, что все рухнуло. Как будто Женька сама сказала ему об этом.
Зачем она сделала это, мучился Петечка. Зачем?! Ни в какую такую любовь он не верил, знал совершенно точно, что ее не бывает на свете, пошлые, слюнявые выдумки для импотентов и женщин в климаксе! Они ничего не могут, вот и выдумывают всякие глупости. Ну посудите сами!.. Говорят, когда любовь, в животе как будто бабочки порхают или что-то такое. У Петечки бабочки в животе начинали порхать только от голода, когда он уезжал на работу не позавтракав и жалел денег на пиццу в соседней забегаловке. Говорят, когда любовь, встречаешь «своего» человека. Петечка хотел бы знать – этот «свой» человек может встретиться только в институте или на работе, ну, или в Сети, что вернее, а как же миллионы и миллиарды остальных по всей планете? Если эта ваша любовь такое уж божественное чувство, почему его, Петечкин, человек не может обнаружиться в Китае? Или в Буркина-Фасо? И как его обрести, если он в Буркина-Фасо?! Женька с ее папашей-миллионером и пансионом в Швейцарии как раз была из другого мира, это понятно, и он почти поверил, что исключения все же бывают. Конечно, никакая у него не любовь, просто так, здоровое влечение, но… зачем она пошла к Марку и отдалась ему?! Зачем?!
И Вик умрет, обязательно умрет, вот увидите!..
Петечка швырнул апельсин, двинул сковороды и выскочил в коридор. И столкнулся с Марком.
– Поздравляю! – выкрикнул Петечка ему в лицо. – Ваша взяла! Чемпион по всем вопросам! Трахнул девчонку под шумок, пока все вокруг собаки танцевали и…
Марк очень аккуратно и легко взял его за руку и за шею и прислонил к стене. Странное дело, Петечка совсем не мог вздохнуть.
– Ты что, мальчик? – спросил Марк тихо. – Белены объелся?
Из кухни выглянул второй головорез и тут же скрылся. Петечка сглатывал и косил на Марка налитым кровью глазом.
Вся сцена казалась ему ненастоящей, как будто кино показывали. Впрочем, Петечке было не до кино.
Марк еще подержал его за шею, потом отпустил. Петечка подышал ртом.
– Вам все можно, да? – спросил он с ненавистью. – Ну, как же, олимпийский чемпион, звезда мирового спорта!..
– Пойди глинтвейна выпей, – предложил Марк миролюбиво. – Поможет. А не поможет, так хоть расслабишься.
Петечка ушел в «комнату мальчиков», повалился на свой диван и немножко полежал. У него все болело внутри – от жалости к себе, от жалости к собаке Вику, от ненависти к Женьке. Ему хотелось скрючиться, свернуться, завязаться в узел – может, так будет меньше болеть?..
Так нечестно, нечестно, повторял он про себя. Так нельзя, нельзя!..
Легкая рука погладила его по голове, и он понял, что Алла Ивановна явилась – утешать. Он понял и даже не повернулся. Так нечестно, так нельзя! Не приставайте ко мне!..
– Петь, – сказала Алла Ивановна Женькиным голосом, – ну что с тобой такое?..
Он вскочил. Женька сидела на краю дивана с большой кружкой в руках.
– Уходи отсюда, – велел он и тяжело задышал. – Пошла вон!..
– Я уйду, уйду, – торопливо согласилась Женька. – Только ты меня послушай. Я целых три года не могла его увидеть, понимаешь?.. А до этого сразу после травмы я его прогнала. Он бы не ушел, но я его обманула, понимаешь?..
– После какой травмы? – спросил Петечка глупо, как будто это имело хоть какое-то значение.
Женька с готовностью задрала брезентовую штанину. Женькина нога была длинная, сухая, очень красивая, щиколотка тонкая, тоже очень красивая. На щиколотке давний шрам, уже побелевший и как будто остывший. Петечка посмотрел на ногу, а потом ей в лицо.
Она несколько раз кивнула.
– Я сюда пришла, чтобы увидеть Марка, – сообщила она негромко. – И поговорить с ним. Ну, если он согласится со мной разговаривать! Я же не знала! Три года – это очень долго.
Тут он вдруг сообразил, что она городит какую-то несусветную чушь.
– Что ты врешь? Вы что… давно знакомы?
– Давно, Петь. Мы на соревнованиях познакомились, в Чехии.
– На каких соревнованиях?
– По биатлону. Я тогда еще каталась.
– Что ты делала?!
– Занималась биатлоном. Я тогда в первый раз за сборную выступала, ну а Марк уже был чемпион.
Про его чемпионство Петечка ничего не желал слушать.
– Подожди, у тебя же папа!.. И Швейцария.
– Я в интернате выросла. Только не в Швейцарии, а в Угличе, Петь. Папа мой умер давно. Я маленькая была, восемь лет. Родных никого не осталось, вот и отдали меня… в интернат. Я там начала на лыжах кататься, меня в сборную взяли, и мы с Марком познакомились. Я правда, Петь, очень его люблю.
