Милая моя девочка, все-таки хоть изредка ты мне пиши. И я буду тоже. Ужасно важно не потерять теперь друг друга из вида. Крепко-крепко целую тебя. Алешеньку поцелуй. Я ему пошлю одновременно открытку. Бабушке передай мой сердечный привет. Кл. Гит. всем кланяется. Твой С.

[Лидочка и Мара] сказали что если только будет возможность и твое желание, они перевезут тебя к себе. Понятно, если до этого мы не сможем соединиться с тобой. Если последнее задержится, то мы знаем, как ты любишь Лидочку и как она тебя любит, и нас это успокаивает, так как будут с тобой близкие нам люди.

Дома у нас пока все благополучно, хотя беспокойства не мало, почти ежедневно. В такие минуты все мы счастливы, что тебе не приходится испытывать все неприятности, которые связаны с нашим городом, о которых ты, как умная девочка, догадываешься. Вот почему, как тебе не грустно без нас, все же тебе намного лучше, чем оставшимся в Ленинграде детям. Эта мысль успокаивает нас каждую минуту, так как о тебе мы думаем постоянно и живем только мыслями о тебе, наша дорогая девочка.

Благополучно выбрались едем детям целуем Лида Мара

Дорогая моя Натусенька! Сегодня получил вдруг твое письмо и был им очень обрадован. Бесконечно приятно было узнать, что и ты и все вы здоровы и что помнишь еще меня. Как раз сегодня мне снились ты и Лешенька. Причем Леша длинный, подросший, крепенький, а ты тоже повзрослевшая и очень милая. Снилось мне, что я приехал к вам и здороваюсь с вами. Вероятно, этот сон навеян всякими разговорами у нас об эвакуации и отлетами Лиды и Мары, довольно давним уже отлетом Сазыкиных[136] (их эвакуировали с учреждением в Ульяновск) и совсем недавним отлетом Шварцев[137]. Меня тоже эти разговоры слегка затрагивают. Я даже включен в какой-то список, на какую-то очередь. Думаю, что это не слишком реально, но если бы представился случай, я бы не отказался. Конечно, при условии, что вместе со мной полетели бы Вероничка и Клара Гитм. Не то, чтобы я сделал это с легким сердцем. Ленинград, особенно в такое время, дорог мне очень и покидать его трудно, тем более что пришлось бы покинуть его на совершенно неопределенный период, скорее всего навсегда. Пишу так, потому что в случае отъезда после конца войны, вероятно, стал бы устраиваться в Москве или под Москвой. Но уехать меня заставили бы две причины: желание увидеть тебя и Лешеньку, желание объединиться, поселиться пока где-нибудь вместе, более или менее спокойно и продуктивно работать над чем-нибудь большим и серьезным, и чтобы вы все, и ты, моя дорогая, были бы около меня, рядом, как в Сиверской[138]. И, кроме того, боязнь, что трудно будет прокормить Вероничку. Пока мы ее всячески поддерживаем, и она безусловно еще сыта, несмотря на несравнимый с вашим хлебный и прочий паек. О твоем меню мы можем только мечтать. Но как будет дальше, трудно сказать, и за нее я беспокоюсь очень. Правда, последние дни нас радуют счастливыми замечательными известиями о наших победах[139] и это вселяет нам надежды на улучшение нашего положения. Кроме того, вероятно скоро я как активный оборонный работник получу рабочую карточку[140], и это прибавит нам немного хлеба. Но так или иначе посмотрим, как сложится. Придется ехать, поедем. Не придется, буду жить здесь и работать так, как работаю сейчас, то есть очень много. Пишу для радио, для Союза художников, очень много выступаю в госпиталях, в армейских частях. Читать натренировался опять после промежутка основательно. Слушают и принимают всегда хорошо. Чувствую, что делаю нужное дело. Стал даже писать понемногу для себя книгу о Пушкине, которую начал было, вернувшись из армии, потом оставил за всякими хлопотами. Теперь принялся снова и делаю это с большим увлечением. Возможно, способствует тому относительное спокойствие последних дней. В налетах перерыв, бывает только артиллерийский обстрел. Впрочем мы ко всему привыкли и нас ничем не удивишь и не испугаешь. В общей массе ленинградцы держатся прекрасно. Вижу почти каждый день в столовой у нас, откуда теперь берем мы два обеда на дом, Нину Владимировну. Она рассказывала, что Лена получила письмо от тебя[141]. Лена учится в школе и кое-кто из твоих здесь существует. Например, Верещагин[142]. Очень приятно мне было поговорить с Нин. Вл. о тебе и прежних ваших школьных делах. Вероничка в школу не ходит, сыро в бомбоубежище и на улицах не всегда безопасно. Зато читает запоем и без конца. Сейчас глотает Купера и Майн-Рида[143]. Я тоже пытаюсь читать и всячески урываю для этого время. Надстройка цела, бомб попало в нее меньше, чем ты пишешь, и то ракетных, которые никого у нас не пугают. Итак, пока мы тоже все здоровы. Вот от своих стариков[144] из Москвы не имею известий очень давно. Уверен, что мы все переживем трудное время и увидимся безусловно. С такой уверенностью жил я на фронте, живу и здесь. Крепко целую дорогого моего Алешеньку. Горячий привет Розе Наумовне. Если там Лида, ей тоже. Поклонись от меня Зое Алекс<андровне>[145]. Тебя целую горячо и много раз. Твой любящий тебя Сережа.

Вероника и Кл. Гитм. целуют тебя и Алешеньку и шлют привет Розе Наумовне.

Моя дорогая, очень много впечатлений, не знаю, с чего начать. О разговорах в Молотове я тебе уже писал. С Наркоматом[146] расстался без сожалений, но с горечью в душе. После некоторых раздумий решил ехать в Салду[147] до Свердловска, чтобы посмотреть на месте салдинскую жизнь, выяснить перспективы работы, устройства, жилья, быта, питания. Об этом в первую очередь и хочу написать, хотя и сама поездка из Перми в Салду достойна описания. Я ехал сюда с Виханским[148] – это бывший помощник директора нашего завода по коммерческой части. Он предложил мне остановиться у него, и я принял это приглашение. Он живет в каменном заводском доме, имеет две комнаты (ок. 35 м²) на шесть человек семьи. В квартире тепло (паровое отопление), электричество не ограничено, вода, нормальная городская уборная, чисто. Кухня топится дровами, есть ванна, но не дают горячей воды и ее греют на плите. Такие же условия и в других квартирах каменных домов – у Бушуева[149], Антонова[150], Тылочкина[151], Зильбермана[152]. Каждый из них занимает по одной комнате в трехкомнатных квартирах. В связи с отъездом Антонова и Тылочкина на работу к Яше[153], я имею небольшой шанс получить комнату в каменном доме. Антонов уже говорил об этом с директором завода[154] и решение его будет известно 2/I. Для получения ясности в жилищном вопросе я побывал у наших инженеров, живущих в городе, снимающих комнаты у крестьян – у Лапшина[155], Хейфица[156], Френкеля[157], Брауде[158]. Комнаты эти в общем хуже заводских, но есть и среди них весьма приличные. Таким образом жилищный вопрос стоит здесь не остро. Преимуществом каменных домов являются уборные и отопление – в избах топят дровами, которые нужно как-то добывать, так как у всех дрова есть. С питанием дело обстоит здесь совсем не так, как это казалось издалека. По карточкам выдают хлеб (800 гр на работающих и 400 гр на иждивенцев), сахар, масло и мясо. Карточки в ноябре и декабре были отоварены полностью. Имеется коммерческий магазин, где продают хлеб, колбасу, масло, гусей, кур, тесто – это я видел своими глазами – и едал у многих, кто меня приглашал к обеду. Очереди в магазинах большие, но люди систематически получают там продукты. Этот магазин – большая помощь для хозяек, и Лидия Абрамовна Зильберман говорит, что жизнь стала возможной после открытия магазина. Федосья Степановна Антонова говорит, что жизнь здесь и при магазине нелегкая, но, по общему отзыву, тут лучше, чем в других местах Урала. Плохо здесь с картошкой, которую достать можно только на обмен. Молоко выменивают на хлеб, иногда удается купить по 7–10 р. литр. Самосад – 30 р. стакан, мясо – ок. 40–50 р. кило. Мыла нет. Помимо карточек бывают случайные выдачи в Бюро[159] – недавно давали мясо, предстоит выдача мыла. Общее мнение, что сотрудники живут неплохо сейчас. Врачей здесь много, но не все работают. В частности Евг. Ник. Бушуева не работает – не могла устроиться. Аптека есть, но в ней ничего нет. В магазинах здесь почти ничего нет. (На всякий случай сообщи номера ботинок, костюмов, и пр. и пр. всех вас, особенно ребят!!)