Мы остановились перед черным, без окон баром для мастер-пилотов – или, следовало бы сказать, баром для мастер-пилотов, вернувшихся из мультиплекса недавно. Солнце уже село, и ветер яростно гнал снег по темной ледяной дорожке. В тусклом свете уличных фонарей – когда он пробивался сквозь снежные завихрения – лед казался застывшей кровью.

– Экое скверное место. – Зычный голос Бардо отражался эхом от каменных стен. – Есть предложение. Я сегодня добрый и хочу купить тебе мастер-куртизанку на всю ночь. До сих пор ты не мог себе такого позволить, верно? Клянусь Богом, это ни с чем не…

– Нет, – отрезал я и открыл тяжелую дверь – обсидиановую и такую гладкую, что она казалась сальной на ощупь. Поначалу крохотное помещение показалось мне пустым. Потом я разглядел у темной стойки двух мужчин. И тот, что пониже, сказал:

– Пожалуйста, закройте дверь – холодно.

Мы вошли в бар, слабо освещаемый огнем в мраморном очаге.

– Мэллори, Бардо, – сказал тот же человек, – что вы здесь делаете?

Мои глаза уже привыкли к тусклому оранжевому свету, и я узнал мастер-пилота Лионела Киллиранда. Устремив на меня пристальный взгляд, он вопросительно вздернул свои белесые брови.

– Соли, – сказал он высокому человеку рядом, – позволь представить тебе твоего племянника.

Высокий повернулся к свету, и я увидел своего дядю Леопольда Соли, Главного Пилота нашего Ордена. Я словно в зеркало смотрел.

Соли уставился на меня беспокойными, глубоко посаженными голубыми глазами, и мне не нравилось то, что я в этих глазах видел. Мне вспомнились рассказы тетки: Соли славился бурными непредсказуемыми приступами ярости. Нос у него, как и у меня, был длинный и широкий, рот большой, с твердой линией губ. Худощавое тело от длинной шеи до коньков было одето в плотную черную шерсть. Казалось, он разглядывает меня с не меньшим любопытством, чем я его. Я смотрел на его волосы, а он на мои. У него они были стянуты позади в длинный хвост серебряной цепочкой по обычаю его родной планеты, Самума. В их волнистой черноте пробивались рыжие нити – генетическая метка какого-то давнего Соли, подправившего свои хромосомы. У меня, слава богу, волосы густо-черные, без всякой рыжины. Я смотрел на него, он на меня, и в тысячный раз гадал, откуда взялись мои гены.

– Сын Мойры. – Имя моей матери он произнес как ругательство. – А ведь тебе не полагается здесь быть, правильно?

– Я хотел познакомиться с вами. Мать мне всю жизнь о вас рассказывала.

– Твоя мать меня ненавидит.

Наступило долгое молчание, которое нарушил Бардо, осведомившись:

– А где же бармен?

Бармен, послушник с тонзурой, прикрытой белым шерстяным клобуком Борхи, приоткрыл служебную дверь за стойкой и сказал:

– Это бар для мастер-пилотов. Кадеты пьют в кадетском баре, через пять домов на этой же дорожке по направлению к Музыкальной улице.

– Кадеты не спрашивают у послушников, что им следует делать, – отпарировал Бардо. – Подай мне трубку с тоалачем, а моему другу кофе – летнемирский, если он у вас есть, фарфарский, если нет.

Послушник, пожав тощими плечами, ответствовал:

– Мастер-пилоты не курят тоалач в этом баре.

– Тогда налей мне стопку жидкого тоалача.

– У нас не подают ни тоалач, ни кофе.

– Тогда аморгеник. Покрепче, чтоб гормоны заиграли. Нам предстоит деловая ночка.

Соли взял рюмку с какой-то дымчатой жидкостью и отпил глоток. В очаге позади нас треснуло и рассыпалось полено, брызнув углями и пеплом на плиточный пол.

– Мы пьем спиртное или пиво, – сказал Главный Пилот.

– Варварство какое, – буркнул Бардо и добавил: – Ладно. Мне пива.

– А как называется ваш напиток? – спросил я своего долговязого дядюшку.

– Виски.

– Мне тоже виски, – сказал я послушнику. Он наполнил большую кружку пенистым пивом, а бокал поменьше – янтарным виски и поставил напитки перед нами на стойку розового дерева.

Я глотнул и закашлялся, а Бардо, уже выхлебавший свое пиво, спросил:

– Каково это на вкус? – Я дал ему попробовать. Он тоже закашлялся, когда огонь обжег ему горло, и заявил: – Собачья моча!

Соли улыбнулся Лионелу и спросил меня:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один, Главный Пилот. Завтра, когда мы принесем присягу, я стану самым молодым пилотом за всю историю Ордена. Не подумайте только, что я хвастаюсь.

– А как же еще тебя понимать? – сказал Лионел.

Мы поговорили немного о происхождении таких колоссальных и загадочных явлений, как Кремниевый Бог и Твердь, и о прочих вещах, обычных для пилотов. Соли рассказал нам о своем путешествии к центру галактики, о плотных скоплениях горячих молодых звезд и об огромном кольцевом мире, который какое-то божество или кто-то еще соорудил вокруг Бетти Люс. Лионел утверждал, что колоссальные и зачастую неразумные галактоиды (он не любил слово «боги») организованы по иным принципам – не так, как наше убогое серое вещество: как бы иначе отдельные их доли – порой равные по величине лунам – могли поддерживать между собой связь через множество световых лет? Это был старый аргумент, часто используемый в ожесточенных спорах между пилотами и специалистами нашего Ордена. Лионел наряду со многими эсхатологами, программистами и механиками полагал, что галактоиды обрабатывают информацию посредством тахионных потоков, то есть почти мгновенно. Он считал, что мы должны попытаться наладить контакт с этими существами, хотя это чревато многими опасностями и может однажды вынудить Орден изменить свою политику вопреки убеждениям более консервативных пилотов старшего поколения – таких, как Соли.

– Кто может постигнуть разум, охватывающий тысячу кубических светолет космоса? – возразил Соли. – И кто знает, что такое тахионы? Возможно, галактоиды мыслят медленно, очень медленно.

Его самого происхождение и техника богов интересовали мало. В этом он был таким же занудой, как Хранитель Времени, и, как Хранитель, полагал, что некоторые вещи человеку знать не положено. Он прочел нам наизусть длинный список пилотов, в том числе и Тихо, которые погибли, пытаясь проникнуть в тайну Тверди.

– Они вышли за рамки своих возможностей, – сказал он. – Им следовало бы вовремя остановиться. – Я улыбнулся, услышав такие слова от человека, забравшегося дальше, чем кто-либо другой, от знаменитого пилота, чье открытие в скором времени вызвало кризис нашего Ордена.

Нам кружило голову то, что мы говорим с мастер-пилотами на равных – как будто мы уже давно принесли присягу и достойно проявили себя в мультиплексе. Я выпил свое виски, набрался смелости и спросил:

– Я слышал, скоро будет поиск. Это верно?

Соли заметно рассердился. Он производил впечатление угрюмого человека, и его зеленовато-голубые глаза смотрели печально и отрешенно – их взгляд говорил о ледяных туманах, бессонных ночах и припадках безумия. Его лицо, молодое и гладкое, как у меня, совсем еще недавно было старым и морщинистым. Личное время пилота в мультиплексе порой относится к невернесскому, как три к одному. Если бы я обладал мастерством цефика, то мог бы разглядеть старое лицо Соли под его новой, гладкой оливковой кожей – так некоторые видят черные увядшие лепестки на месте распустившегося огнецвета или голый череп под розовым личиком новорожденного. Один мастер-горолог, в чьи обязанности входило вычислять, сколько личного времени прожил пилот в космосе, с помощью сложных формул, где эйнштейново искажение времени сопрягается с непредсказуемыми возмущениями мультиплекса, сказал мне, что Соли в своем последнем путешествии состарился на сто три года и умер бы, если бы не искусство Главного Цефика. Это делало моего дядю, который подвергался омоложению трижды, старейшим пилотом нашего Ордена.

– Расскажите нам о своем открытии, – попросил я. Ходили нелепые слухи о том, что он достиг ядра галактики – единственный со времен Тихо, который вернулся назад полубезумным.

Он сделал длинный глоток, не переставая смотреть на меня сквозь клариевый бокал. Сырые дрова шипели, и с улицы доносился гул замбони, который, вися над дорожкой, пускал пар, разглаживая лед для завтрашних конькобежцев.