Вот в какие моменты начинаешь звереть от российских дорог. Нет, правда, у них существует только два агрегатных состояния. Первое – отвратительное по причине того, что асфальтовое покрытие последний раз обновлялось в середине позапрошлого века. И второе – опять отвратительное, потому что ремонт дороги производился прямо сейчас, в эту минуту. Третьего состояния в природе было не зафиксировано. Господи, даже незначительную выбоину я замечал за километр. Она надвигалась на меня, как цунами. Я покрывался холодной испариной от напряжения, прислушиваясь к своим ощущениям. Мамочки родные! Чтобы не тратить драгоценные силы, я просто зажмуривался. И там, в бурлящей пищеварением темноте, меня подбрасывало на неровности в воздух вместе со взбесившимся в кишках цирком и потом жестко опускало обратно, встряхивая это все, как коктейль.

Удар, настоящий удар кулаком изнутри чудовищной силы. Дерьмо наваливалось на сфинктер всей массой. Не единожды мне казалось – все кончено. Шоколадный батончик вылез из-под обертки. И только неимоверным усилием воли, сжавшись до размера пятирублевой монеты, я запихивал его внутрь, как яблоко в новогоднюю утку.

«Последний заказ и домой, на толчок», – обещал я себе, переведя дух. И снова мчался за пассажирами.

Тут-то ко мне и села троица пьяных рабочих.

Пока один поджидал меня у дороги, остальные лежали в высокой траве, прямо за пригорком из стеклянных бутылок и кирпичей, полностью сливаясь с ландшафтом. Я заметил их только после того, как державшийся на ногах тип поставил в салон кейс с перфоратором – дорогущим «Makita», скрывшись с которым я вполне мог пойти по статье.

– Смотри, дружище, не уезжай никуда. Я оставил у тебя инструмент, – сказал он, отправившись поднимать спящих товарищей. – Серега! Димас! Просыпайтесь, карета подана!

– Мы никуда не поедем, Толян, – пьяно промычали друзья.

– Рота подъем, говорю.

– Езжай, Толян, мы останемся.

Солнце светило вовсю, неподвижное, точно плаха, а я изо всех сил сжимал булки. Я был обессилен борьбой, все равно что тунец на крючке у папаши Хемингуэя, но пьяный рабочий все никак не мог разбудить собутыльников.

Подняв одного, он брался за следующего, но пока ставил второго на ноги, первый медленно опускался на землю, снова растягиваясь на траве. После трех безуспешных попыток мужик решил изменить тактику. Он поднял Димаса, невысокого, по-цыгански смуглого парня и, отряхнув его от земли, повел в мою сторону. Парень спал на ходу. Толян закинул друга на заднее кресло и двинулся за Серегой, чтобы повторить операцию.

– Ну и отъели вы задницы, сукины дети, – усевшись на переднее место, произнес он.

– Ммм? – послышалось сзади.

– Говорю, за такси деньги давайте.

– Сколько? – покорно спросил друга Димас.

– По сто пятьдесят с рыла.

Позади началось ленивое шебаршение. Серега давил мне в спинку коленом, пытаясь просунуть руку в карман джинсовых брюк. Адская мука. Как у Дьявола на пыточном кресле. Но отстраниться вперед, я не мог. Пудовая гиря снова давила на сфинктер. Да так, что пот прошиб тело.

– Куда ехать? – простонал я.

– Димас, ты где сегодня ночуешь? – поинтересовался Толян.

– Я не знаю, – печально ответил Димас.

– Ко мне точно нельзя. У меня дома целый выводок баб. Нарожал на свою голову. Теперь и шагу не сделаешь, чтобы ненароком не наступить на чьи-нибудь трусы или куклу. Эй, Серега, слышишь меня? – прокричал он так, словно Серега сидел на дальнем конце стадиона.

– Да.

– Димас поедет сегодня к тебе.

– Машка будет орать.

– Не сожрет тебя твоя Машка. А Димас даже заплатит. Так ведь Димас? Заплатишь Сереге?

– Заплачу, – снова покорно ответил товарищ.

Похоже, он был согласен на все. Я и сам уже был готов кому-нибудь здесь заплатить.

– Машка будет орать, – не унимался Серега.

– Подкаблучник.

– Кто?

– Дед Пихто, еб твою мать, – ответил с досады Толян.

От нечеловеческого напряжения на глазах у меня выступили слезы, а в ушах зазвенело. Еще немного и у меня мог лопнуть сосуд в голове. Кровоизлияние мозга – это не шутки. Я боролся за жизнь, а придурки в машине никак не могли определиться, куда им сегодня пристроить Димаса.

– Ладно, – сказал примиряющим тоном Толян, – пока что съездим за пиво-м, а там порешаем, как дальше быть. Эй, на галерке, вам пиво взять? Слышите? Или уснули?

– Бери, – ответил Серега, будь он не ладен.

– Бери, – буркнул Толян. – А вы бабки дали, чтобы я взял?

Сзади снова началось шебаршение. Все повторялось, как циклы истории. И я находился в самом центре этого проклятого круга событий. Как князь Болконский на Бородинском сражении.

Семь минут ушло на покупку трех литров «Джоя», еще пять минут – на проведение референдума «Где ночует Димас» и целых двадцать минут я прорывался по вечерним заторам в «Четвертый микрорайон», к дому Сереги. Я проклял все деньги мира. Честное слово. Уж слишком тяжелым трудом они доставались. А еще я снова и снова задавался вопросом: «Почему, черт побери, при нынешнем уровне развития технологий человечество до сих пор не изобрело летающие автомобили?» Ни светофоров, ни геморроидальных колец, проехать которые в час-пик сложней, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Я ехал в потоке, переключаясь с первой скорости на нейтральную и обратно, и посылал чуму на нефтяников, упрямо лоббирующих свои антигуманные интересы в ущерб свободного развития человечества.

– А теперь Павших Коммунаров, Шестьдесят девять, – сказал Толян, когда его друзья вышли.

Я снова влился в автомобильный поток, тянувшийся, казалось, до самого края земли, когда началась исповедь. Толян устал. Устал возиться с напарниками, этими беспробудными алкашами. Трудно поверить, но Димас был когда-то боксером. Теперь он обычный пьянчуга. Он развелся, лишился квартиры, машины и даже водительских прав. И все это за каких-то полгода. Толян устал учить его жизни. Но больше всего он устал ишачить. У него три дочурки. И старшая уже в возрасте, когда на день рождения просят не куклу, а новый «Айфон». Весь его месячный заработок меньше стоимости телефона, а ведь дочерей еще нужно кормить, поить, одевать, собирать в школу, покупать украшения, тампоны и памперсы. Четырнадцать лет он работал без отпусков. И за все это время нажил гастрит и четыре кредита.

Грустно, конечно. Но меня эта история совершенно не трогала.

– Остановись-ка вон у того магазина. Куплю, пожалуй, чекушечку водки, – прервал Толян свой монолог. – Завтра как-никак выходной. Имею полное право нажраться.

Я чуть не взвыл от отчаянья.

– Смотри, только дождись. Я оставил у тебя инструмент.

И я не выдержал. Видно, у меня дрогнул глаз или скула, как бывает, когда надежда всей твоей жизни рушится, и этой малости было достаточно, чтобы в моей обороне появилась узкая брешь. В общем, я бросился в магазин вслед за клиентом и, пробежав торговый зал, вломился в подсобку.

– Молодой человек, сюда нельзя! – проорала полная девушка, загораживая мне проход, заставленный коробками из-под товара. Я налетел на нее, как игрок регби на чужого игрока регби.

– Где у вас туалет? – проорал в ответ я.

Вид у меня, похоже, был еще тот, потому что девушка обомлела.

– Там, – указала она рукой куда-то в конец коридора.

Я метнулся вперед. Я словно нес в решете воду, надеясь доставить домой хотя бы на донышке, а эта чертова дверь оказалась закрытой. Я лихорадочно дергал на себя ручку, вырывая дверь с косяком, пока, наконец, меня не осенило, что она открывается внутрь. Вот до чего я дошел!

– Парень! – услышал я вечность спустя, идя по торговому залу.

Я обернулся. Две девчонки, еле борясь со смехом, показывали мне пальцами на задницу.

– У вас там бумага прилипла.

Я провел ладонью по джинсам. Так и есть. Клочок туалетной бумаги болтался у меня на штанах, заправленный под ремень, как рубашка. Если бы я не был так сильно измотан, то, верно, смутился. Но не сейчас. Я бросил бумагу в коробку для чеков. Теперь этот уголок магазины выглядел, как инсталляция современного искусства в какой-нибудь Третьяковке.