С тех пор человек многого достиг. Сменялись каменные и бронзовые века, уходили в историю рабовладельческий строй и средневековье. Тяжелый труд становился все легче с появлением множества полезных инструментов. Появилось свободное время.

Вот тут-то бы и летать! Ан нет, не выйдет. Где они, крылья?

Совершив грандиозный рывок в своем развитии, человек утратил прежнюю свободу.

Он может почти все: рисовать картины, писать путевые заметки, строить прочные каменные жилища, играть в футбол и теннис, совершать кругосветные путешествия на автомобилях, поездах и пароходах, вырываться за пределы Земли на космических кораблях, открывать неизвестные химические соединения, физические законы и математические теоремы. Может, ко всему прочему, получать за это уйму денег и покупать себе все, что заблагорассудится для своего удовольствия, благо, и в сфере потребления соблазнов ох как много. А летать с помощью своих конечностей? Может. Но только один раз.

Однако, презрев все законы физики, я летел, скользил по воздуху, не шевеля при этом ни руками, ни ногами. Крепко держа меня за руку, королева призраков осуществляла мои давние несбыточные мечты. Она мягко, но неуклонно рассекала воздух, а я, как прицеп, следовал за ней.

Но я летел, а не болтался мешком с картошкой. Не знаю, какая сила удерживала меня на воздушных гребнях, но такая существовала в природе, иначе не было бы этих тягучих и прекрасных секунд, этого ощущения беспредельного счастья и могущества.

Подо мной расстилались чередующиеся друг с другом автомобильные магистрали, детские площадки, серебристо-серые газоны с черно-желтыми взрывами деревьев, безлюдные тротуары и - самое интересное - крыши домов.

Наш путь лежал невысоко. Серый шифер или листы жести с ржавыми пятнами пробегали под самым носом. Я мог протянуть руку и ухватиться за телевизионную антенну или покосившуюся от ветра железную трубу. Но касаться их я опасался, чтобы не привлекать внимания закона всемирного тяготения, неизвестно почему выпустившего меня из своих объятий.

Плеяда крыш оборвалась, мелькнул квадрат газона с протоптанной наискось тропинкой, и мы (вернее, я) чуть не врезались в угол десятиэтажного института машиностроения. Приняв влево, Лаура заботливо предотвратила мою черепно-мозговую травму. Земля вздыбилась холмом и оборвалась. Теперь внизу разлилась беспросветная тьма. Где-то там, во мгле, неслышно журчала речушка, которую многие поколения пионеров безуспешно пытались привести в нормальное экологическое состояние.

Зашелестели серебристые волны листвы под лунным светом. Ветер колыхал листья, то загоняя их в черноту мрака, то вновь выпуская на поверхность, по которой торопились наши тени, чуть обгоняя меня с Лаурой. Деревья укрывали стройные ряды холодных столбиков из камня - солдатское кладбище времен последней войны.

Темнота без единого огня наполнила мою душу страхом. Сначала она придала особую остроту воздушному путешествию, но потом обезумевшие нервы не выдержали. Мне показалось, будто мы падаем в бездну мрака, где останемся навсегда. Далеко в стороне блеснула ниточка огней дамбы, охватившей реку туннелем.

- Летим вправо, - то ли прошептал, то ли подумал я.

Но Лаура услышала меня и тихонько развернула. Теперь вереница огоньков лежала прямо по курсу. Мы миновали башенку церкви, маковка которой темным маяком возвышалась над кронами деревьев, скульптуру скорбящей матери, поворот трамвайных рельс. Блики света пробежались по ним, стремясь успеть за нами, но тщетно. Теперь внизу проносились крыши двухэтажных кирпично-деревянных домишек начала века. В прежние времена городские власти намеревались взять этот микрорайон под охрану государства, организовав архитектурный заповедник.

Однако политический ветер смел один за другим несколько эшелонов властей, а идея успешно забылась. Теперь несостоявшиеся памятники русского зодчества год за годом разрушались под воздействием окружающей среды, а в планах очередной власти стоял вопрос о снесении списанных комиссией зданий и возведении на их месте делового комплекса с быстрой окупаемостью. Как-никак, а центр города все же. Но, помня о дефиците областного бюджета, каждый, лениво наблюдающий за древними строениями из окна трамвая, был твердо уверен, что до конца нашего века данный пейзаж изменений в лучшую сторону не претерпит.

Оставив позади редкие фонари, мы вновь погрузились во тьму. Слева мелькнул одинокий собор Петра и Павла, утративший колокольню после Великого Октября.

Справа простирался глубокий лог, усеянный дачными участками. А мы с королевой летели над старым трамвайным мостом, некогда соединявшим мой район с городом.

Мне почему-то никогда не верилось, что до постройки дамбы по нему ходили трамваи, хотя дорога, вымощенная специфическими кубиками, явно намекала на свое происхождение. В две секунды мы миновали мост и стали набирать высоту, следуя за метнувшейся в гору полосой, где давно уже не было ни единого следа трамвайных путей. Мимо дороги понеслись разномастные железные гаражи, не оставлявшие ни единой мало-мальски пригодной для обустройства щели. Когда дамба еще не существовала, трамваям приходилось описывать порядочный крюк.

Мы также проделали немаленькую петлю и возвращались к цирку. Слева закончились гаражи, рядом с нами очутились деревянные домишки. Их черные бревна, потемневшие от времени, поглощали свет луны. Несколько секунд они держались на одном уровне с нами, но затем плавно ушли вниз. На смену им пришли белые пятиэтажки, окрашенные луной в лимонно-желтые тона. Далеко справа мелькнул черный купол планетария, и тут же его скрыло уже знакомое Лауре здание, похожее на гигантскую горку. Прошмыгнул под нами шифер крыши. Правый ее скат серебрился в лунном сиянии, а левый мрачно серел ночной тенью. Антенны стремились уцепиться за платье Лауры и бросали свои тени наискось в надежде достичь затемненной стороны. Некоторым это удавалось. А на нас уже снова наплывало сборище гаражей, в мрачных щелях которого тупиком оканчивалась неведомая мне дорога призраков.

Великое чувство полета владело мной целиком. Казалось, что только я с королевой, да Луна неподвижно зависли в воздухе, а Земля бежит навстречу нам, словно рельефный глобус, словно серо-желтый мяч, катящийся по невидимой бесконечной дороге. Правда, соразмерив объем этого мяча и свой собственный, я должен был ощущать себя разве что клопом. А мне хотелось - орлом. Я уже прекрасно понимал летчиков в отставке, с тоской глядящих в небо. Не представляю, как можно расстаться с такой красотой. Правда, в ночи краски померкли, зато в бой вступили оттенки. Все пространство вокруг четко разграничивалось на зоны света и тьмы. Первая из них сверкала и переливалась с помощью ночного светила тысячами цветов от бледно-желтого до золотого и даже оранжевого. Вторая скромно темнела серыми, стальными, мрачно-коричневыми и абсолютно черными тенями. Красота ночи охватывала меня глубинами ничем не разбавленного кобальта с вкраплениями переливчатых светлячков звезд. Встречный ветер выдувал из головы тяжелые мысли, не трогая беспредельного счастья. В голове что-то приятно пульсировало, вибрировало, качалось. Совсем как на какой-нибудь вечеринке, когда вдруг удачно подберешь коктейль выпивки и закуски. Не больше, не меньше, а в самую точку. Однако, морозный воздух сохранял удивительную ясность ума. Я старался запомнить все до мельчайшего листика, на мгновение выскочившего на свет из темной глубины. Я знал, что это требуется сохранить в себе до самого что ни на есть конца. Человек живет воспоминаниями своих достижений и неудач, взлетов и падений. Разумеется, мой полет был вершиной - самой высокой вершиной с момента рождения.