1.

Жизнь многолика и непредсказуема. Каждая последующая секунда может кардинально изменить её направление, независимо от нашего желания. И все, что должно произойти в этой разнообразной, полной удач и проблем жизни, обязательно случится. Тогда, когда это будет ей необходимо. И в том месте, которое она считает подходящим для этого момента. И она соберет тех людей, которые будут нужны именно для этого события. Ничего и никого лишнего. Вот такая она. Жизнь.

Луша не поверила своим ушам. И не поверила глазам. И даже рукам, которые уже держали эту бумажку. А на бумажке русскими буквами было написано всего несколько слов: по распоряжению… Лушковой Изольде Николаевне…

Лушковой Изольде! Как они имя-то её вспомнили – Изольде! Уж давным – давно никто и не называл-то её так: Изольда! Да и сама Иза не любила имя своё. Стеснялась его. Отец при рождении нарёк дочку в честь красавицы – артистки после просмотра фильма "Сорок первый". А намного позже, прочитав в газете о трагической и неудавшейся жизни красавицы, сильно распереживался, стал бояться, что имя, данное им дочери, как-то отразится и на её судьбе. И, как бы в шутку, стал дразнить её Лушкой. Вот так "Лушка" и привязалась к Изольде. А про Изольду и вспоминать давно забыли. Да и не клеилось к Лушке это яркое, непривычное имя. Вот Лушка – это Лушка. Лушка – стой там, иди сюда! Нарасхват у всех! О чём не попроси, всё сделает, не откажет. И поможет, и пожалеет, и успеет везде. Несколько раз за вечер Луша рассматривала эту бумажку, неожиданно всколыхнувшую её однообразную жизнь. Что в ней было интересного? Да ничего! Подумаешь, вспомнили! С чего бы это? Не ожидала. Да и никто не ожидал. Вон как бабы смотрели в её сторону: некоторые с завистью, другие – со злобой. А ведь многие из них подружками слыли. Тайны свои носили к ней по ночам. В её подушку плакали. А по утрам сушить приходилось подушку эту. Да и наволочек не напасешься на них. А тут – взгляды косые, поздравления через губу, да и улыбочки какие-то натянутые. Короче, никому, никому, никому не нужна! Только сама себе. Да и то: нужна ли? Подружки внуков уже имеют, она помогает нянчиться с ними так же, как и помогала нянчить их детей. Любовь у Лушки не получилась. Некого было любить. Другом была для хлопцев. Пацанкой. Плечом, подушкой, храмом, куда можно было пожаловаться, поплакаться, исповедаться. Одну за другой подружек замуж выдала. А у самой так и не сложилось ничего. Все было ровно, гладко, без стрессов и любовных заморочек. Без взлётов и падений.

Правда, была в её жизни трагедия. О которой даже и вспоминать не хочется. Да и что там вспоминать, когда толком и не помнит ничего. Всё было как в кошмарном сне. Который хотелось забыть навсегда. Ну, что ж поделаешь: что было, то было. Тридцать лет уж прошло. Но, иногда, ночами, Лушка равнодушно, без всякого интереса и сожаления, думает, а как бы сложилась её жизнь, если бы не было той ночи? Изменившей всю жизнь. А, может быть, даже и сломавшей её. Искалечившей. Навсегда. Лушка положила бумажку на коленку, разгладила листок твердой, привыкшей к работе, ладонью, сложила вчетверо и убрала под льняную скатерть. Ещё немного посидела. Пошла в кухню, попила чай с печеньем. Печенье было вкусное, домашнее. Раз в неделю она заводила песочное тесто, вырезала тонким стаканом одинаковые кружочки, посыпала их маком или сахаром и выпекала в духовке. Так всегда делала мама. В любое время дня и ночи, кто бы ни зашёл в гости – печенье к чаю было в вазочке под белоснежной салфеткой.

Мама… Мама так и не узнала о дочкиной беде. Корила её постоянно за незамужество, за неумение общаться с парнями, за одиночество. Бедная мама. Дорогая мама. Ласковая, но обидчивая. Ей всё казалось, что она сделала что-то неправильно, раз судьба у дочери не сложилась так, как должна сложиться у женщины. И казалось ей, что Лушка не очень ласкова , потому что чего-то простить ей не может.Так и ушла в мир иной с обидой в душе. Не поняв дочь до конца. И не узнав самого главного, о чём первой должна была узнать мать – о трагедии, которая настигла девушку в юном возрасте.

Разложив старенький диван и постелив постель, Лушка ещё долго сидела, слегка покачиваясь из стороны в сторону, думая о чём-то своём. А, может быть, и не думая ни о чём. Просто сидела и смотрела в одну точку. За окно. На дерево за окном, на фонарь у дороги, который, отдавшись шалунишке- ветерку, рисовал странные рисунки из мира теней на стенах тёмной Лушиной спаленки.

2.

Лушке опять снилась вода. Чистая, тёплая. И ей никак не хотелось на берег. Она ждала. Чего-то ждала, понимая, что это «что-то» где-то тут, рядом. Медленно разводя руки в стороны – плыла упорно вперед. Жесткие водоросли прикасались к ногам, животу, ласкали молодое здоровое тело. Девушка наслаждалась свободой и здоровьем, она чувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. Нырнула и стала любоваться красотой подводного мира. Стая разноцветных мелких рыб неслась навстречу. Но, даже не задев её, пронеслась мимо. Хотелось прикоснуться к ним, поймать, подержать в руках, но ни одна не попалась в Лушины ладони. Огромный сом, шевеля упругими усами, появился неожиданно. Он подплыл к самому лицу и с укором смотрел ей прямо в глаза. Девушка испугалась. Метнулась в сторону. Она помнила эти глаза, они уже смотрели на неё внимательно, долго. Этот взгляд давно не отпускал женщину, мучил, преследовал. Вдруг сом сильно толкнул Лушку в живот, ей стало больно. Она испугалась и стала тонуть. Уже не хватало воздуха, девушка начала задыхаться. Терять сознание. Силы покидали её. Но тут стая рыб поднырнула под её полное, тяжелое тело и понесла с легкостью наверх. На берег. Лушка очнулась от того, что лежала на раскалённом песке. И стало легко. Как будто тяжелая ноша покинула измученное тело. Лушка вздохнула, открыла глаза, но, что это? В каждой её руке трепещется по рыбке. Она испугалась, взмахнула рукой и выбросила умирающих рыбок в реку. Те, сверкнув на солнце серебристой чешуёй, ушли под воду.

Лушка-Изольда проснулась. Села на кровати. Болела грудь. Дышала тяжело. Сон прочно засел в мозгу и сверлил его, не отпуская. Один и тот же сон. На протяжении многих лет. В одно и то же время года. Лушка боялась его. Сопротивлялась ему. Ещё несколько дней женщину преследовал взгляд усатого сома. Его глаза навыкате внимательно следили за ней отовсюду. Но, постепенно страх улетучивался, эмоции остывали и, еще на год, Луша забывала этот ночной кошмар. Нащупав в темноте ногами тапочки, она грузно, постанывая, опираясь на стоящий рядом с постелью стул, поднялась, прошла на кухню. Открыла пузырёк с настойкой валерианы, налила в кружку, развела водой из графина. Выпила. Омерзительный привкус горьких капель остался во рту, как и привкус тяжелого сна в душе. Налила из чайника ещё теплой густой воды, подвинула поближе к себе вазочку с печеньем и, глядя в одну точку неподвижным взглядом, медленно жевала его, запивая изредка водой, не чувствуя ни вкуса, ни ванильного запаха. Рассвет незаметно набирал силу, делая силуэт дерева за окном все ярче и пронзительнее. Луша тяжело поднялась, прошла в комнату, поставила на стул старенький красный чемодан и открыла шкаф.

3.

Димка был устроен отцом на службу в полицию не случайно. Отцу надоели Димкины выкрутасы на гражданке: институт бросил, компания непонятная, гулянки до утра, а днём – безделье и спячка. Договорился с другом и пристроил сына рядовым в следственный отдел. Димка не сопротивлялся. Видимо самому уже надоела разгульная жизнь, а как закончить её – не представлял. Да и не смог бы по собственному желанию это сделать. Друзья держали крепко. А тут – такая отговорка – батя настоял, а батя – закон. Восстановился на свой курс в юридическом институте. Сдал «хвосты», начал новую жизнь. Поначалу старые дружки одолевали, покоя не давали, напрягали, но Димка сумел отбиться от компании. В полиции был, в основном, «на побегушках», но выполнял задания с удовольствием. И, втайне от всех, даже стал мечтать о работе следователя. Так ему нравились суета и деловитость сослуживцев, имеющих приличный стаж работы и не одно раскрытое преступление. Димка завидовал молодым следователям : их самостоятельности, решительности, самоуверенности.