— Ступай, Северус. И помни, что моё доверие — это не данность. Его нужно заслуживать постоянно, изо дня в день. Я рассчитываю на тебя. Я должен знать всё пророчество целиком.

— Да, мой господин, — Снейп встал со стула и склонился перед своим Повелителем в низком поклоне, после чего резко развернулся и быстрым шагом направился к выходу.

Стремительно миновав пустую гостиную и не встретив на своём пути никого из обитателей замка, Снейп спустился по лестнице в холл и вышел за дверь. Направляясь к воротам Малфой-мэнора, он непрерывно обдумывал случившееся с ним, и чем больше думал, тем сильнее злился — и на себя, и, разумеется, на эту «полоумную» Лавгуд, которая преподнесла ему такой «сюрприз». Сегодня Тёмный Лорд, сам того не подозревая, был настолько близок к тому, чтобы раскрыть все планы Дамблдора и рассекретить его самого, Снейпа, как двойного агента и шпиона, работающего вовсе не на него, а на этого старика, что Снейп, которого мало что в жизни могло испугать, теперь, задним числом, действительно ужаснулся, подумав о последствиях. Слишком высокой могла оказаться цена его Охранного зелья, в приготовлении которого поучаствовала эта сумасшедшая.

Миновав ворота Малфой-мэнора, Снейп аппарировал к воротам Хогвартса. Всю дорогу до входа в замок он мысленно ругал и себя, и эту злосчастную Лавгуд, представляя себе те кары, которые он обрушит на голову этой ненормальной. Как же ей удалось так завладеть его сознанием? Он вспоминал все подробности того вечера, когда готовил Охранное зелье в присутствии Лавгуд. Ведь именно тогда она могла каким-то образом повлиять на конечный результат. Что он там заставил её делать? Резать драконью печень? Могла она в этот момент порезать себе палец? С её рассеянностью — легко. И если её кровь попала в его зелье, тогда… Тогда всё становится понятным. Ну, мисс Лавгуд, вы ещё поплатитесь за свою халатность!

Снейп рывком открыл дверь и вошёл в замок.

Расставшись с Гарри в холле перед входом в Большой зал, Луна отправилась к себе, в башню Райвенкло. Она ещё какое-то время обдумывала слова, которые Гарри сказал ей напоследок:

— Не говори никому про то, что я рассказал тебе. И не слишком распространяйся про Фаджа. Если Амбридж тебя услышит, тебе не поздоровится.

Он машинально потёр руку в том месте, куда впечатались кровавые строчки «Я не должен лгать».

— Ненавижу эту розовую жабу, — ответила Луна, вспоминая, как Амбридж высмеяла на уроке её внешний вид и заставила снять с шеи бусы из пробок и вынуть из ушей серьги. Впрочем, повышать восприимчивость к чему-то новому на уроках ЗОТИ Луне не очень-то и хотелось, потому что это «новое» никак нельзя было назвать полезными знаниями. Однако, тот факт, что её заставили расстаться с привычными амулетами, задел её за живое. И если ядовитые замечания Амбридж по поводу того, что они были на ней, Луну никак не затронули, то их отсутствие сильно напрягало и вносило в самоощущение Луны некоторый дискомфорт.

— Её все ненавидят, — сказал Гарри.

— Думаешь?

— Уверен. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Гарри.

Сейчас Луна сидела в гостиной Райвенкло, одиноко устроившись в уголке между камином и книжным шкафом. Стоявшее там кресло было старым и потёртым, кажется, его специально засунули подальше, с глаз долой. Именно поэтому оно и нравилось Луне. Сидя в нём, можно было спокойно готовить уроки или просто размышлять, присутствуя в общей гостиной и при этом оставаясь как бы отделённой от всех остальных. В комнате было довольно многолюдно, однако тихо. Большинство присутствующих были погружены в чтение или в приготовление домашних заданий, а те, кто переговаривались между собой, делали это шёпотом, чтобы не мешать остальным.

Луна собиралась дописать ещё пару абзацев в эссе по трансфигурации, которое не успела закончить сегодня в библиотеке. У неё на коленях лежал раскрытый учебник, а поверх него — пергамент с домашним заданием. Она уже успела собраться с мыслями и написать несколько слов, как вдруг почувствовала резкую, ничем не объяснимую, почти физическую боль в душе. Эта боль накрыла её внезапно, и в первый момент Луна даже не поняла, что это такое, захлебнувшись этой неожиданной болью. Что-то подобное Луна испытала в тот момент, когда осознала, что её мама действительно умерла и что её уже никогда не будет рядом. Не будет её рук, голоса, запаха, её мягкой улыбки… Это случилось сразу после похорон, когда они с отцом вернулись домой и оба ощутили эту страшную пустоту. Мамины вещи все были на своих местах, её одежда ещё долго хранила запах маминых духов, казалось, что вот-вот откроется дверь — и она войдёт… Но её нигде не было. Эта пустота и вызвала тогда у Луны приступ боли, схожей с той, которую она ощутила сейчас. Схожей, но гораздо более сильной. Такой боли Луна ещё не испытывала никогда в жизни. Казалось, её всю внутри скрутило в тугой узел, да так, что перехватило дыхание. Луна обхватила себя руками и скорчилась в своём кресле, стараясь не застонать вслух. Ей показалось, что сейчас она перестала быть собой. В данный момент её сознанием, всем её естеством завладел кто-то другой, и этот «другой» отчаянно страдал. В нём, словно в котле, кипели и клокотали чёрная, тяжёлая ненависть и чистая, пронзительная, трепетная любовь. Боль утраты была стократ мучительней от чувства неизбывной вины, будто человек сам стал причиной этой утраты. Жестоко подавляемая потребность любить и быть любимым, на которую был наложен строжайший запрет и, в связи с этим, постоянная забота о том, чтобы выглядеть в глазах окружающих настоящим чудовищем. Больное самолюбие, с детства израненное чувство собственного достоинства, требовавшие признания и уважения от окружающих, и желание как можно надёжней отгородиться от этих окружающих заставлявшее носить маску злобного монстра. И ещё — огромное, всепоглощающее чувство ответственности, лежавшее на плечах тяжким грузом и не дающее покоя ни днём, ни ночью.

Всё это свалилось на Луну в одночасье, совершенно неожиданно. Её душа была абсолютно не готова к подобному. От нахлынувшей на неё боли хотелось громко кричать и биться головой о стену. Хотелось свернуться на полу в тугой комок и выть, выть, не переставая, до тех пор, пока не изойдёшь криком, не растворишься в полумраке гостиной, не растечёшься лужицей по ковру… По зелёному ковру… кабинета… О, Мерлин… Та малюсенькая часть сознания, которая оставалась Луной, поняла наконец, кому принадлежит всё то, что она сейчас чувствовала. Она была больше не в состоянии оставаться на месте. Вскочив на ноги и резко швырнув на кресло учебник и недописанный пергамент, Луна бросилась вон из гостиной. Она быстрым шагом неслась по коридорам и лестницам, почти ничего не видя перед собой.

В какой-то момент её сознание, затопленное болью, прояснилось. Луна остановилась, совершенно не представляя, где она сейчас находится. Перед её мысленным взором предстала картина, от которой ноги девочки подкосились, и она без сил осела на пол в нише высокого окна, обхватив руками колени и дрожа от ужаса, внезапно пронзившего её.

Луна стояла на пороге незнакомой комнаты, низко опустив голову, так, что её длинные чёрные (!) волосы свешивались по бокам, закрывая лицо.

— Вы призывали меня, Повелитель.

Человек, которым она была в данный момент, не испытывал страха. Но та её часть, которая оставалась Луной, сжалась от ужаса, когда человек поднял глаза, и она увидела перед собой того, кто сидел напротив и буравил его красными горящими глазами. Это лицо, в котором не оставалось ничего человеческого, безносое, змеиное, страшное… Так вот он какой — Тот-Кого-Нельзя-Называть… Луну вдруг затрясло от мысли, что это чудовище может сделать с тем, кто сейчас стоит перед ним, всё, что угодно. Что она (она?!) сейчас находится в полной его власти. И что ей (или ЕМУ?) сейчас грозит страшная опасность. Но тот человек, которым она сейчас была, не испытывал страха перед чудовищем. Кажется, он, наоборот, хотел, чтобы тот применил к нему Пыточное заклинание. Хотел и ждал этого.