Павловск

13 июня 1859 года

Щербакова Екатерина Филипповна, взбалмошная, если не сказать ветреная девица двадцать двух лет от роду, прекрасно знала свое положение в столичном обществе и как ни странно, умело использовала свою фамилию. Семейство Щербаковых, еще несколько поколений назад без зазрения совести именовавшее себя одним из столбов самодержавия российского престола, заметно поистрепало некогда знатную фамилию, оставив лишь тень былого величия, да средней руки капиталы. Как я уже сказал, Екатерина Филипповна, виртуозно размахивала родительским состоянием и семейным гербом, от того, в ее квартире на Литейной постоянно кружились тайные и не очень воздыхатели; завистливые подружки и обычные враги, в равной степени ожидавшие внимания хорошенькой девицы. Ах да, я же не сказал самого главного, Екатерина Филипповна слыла самой настоящей красавицей Петербурга, что также ею использовалось в своих интересах, которые, впрочем, аккуратно помещались в набор низменных потребностей любой особы женского пола, познавшей радость безделья и празднеств.

Ох надеюсь мой дорогой читатель не сочтет меня каким-то ханжой, или еще чего похуже. Равно, как и прочие единожды встретившие Екатерину Филипповну, я влюбился в нее до беспамятства. Но смею обрадовать тебя читатель, я же в отличие от большинства, воздыхавших все же сумел добиться расположения этой особы, да не просто расположения, а самого настоящего чувства, искры вспыхнувшей пламенем, что, разгоревшись во всепоглощающее пожарище безумства поглотило меня всецело, отбросив в мое текущее, как ты можешь видеть, не самое завидное положение.

Но не смею спешить, в конце концов, прежде чем изложить конец истории и возможно прийти к какому-нибудь глубокомысленному выводу, я обязан описать весь путь, приведший меня сюда.

К моменту моего близкого знакомства с Екатериной Филипповной, она была уже обещана третьему участнику нашей повести, престарелому господину Косову Петру Геннадьевичу. Петр Геннадьевич не имел государственных чинов и титулов, однако ж был помещиком, сумевшим за свой долгий, практически в семьдесят лет век, нарастить такие капиталы, о которых столичная знать могла лишь перешёптываться, попутно в свойственной себе манере ища дружеских сношений с данным господином. Я же в свою очередь жаждой общения с помещиком не горел, если не сказать обратного. Всецело погрузившись в пучину беспамятной страсти, я с упоением ловил кокетливые взгляды моей госпожи, с трудом избегая взглядов и пересуд прочих личностей, чьи имена к нашей истории не имеют никакого отношения, а значит и в озвучении их нет никакого смысла.

Не уверен, что пришло время, но все же посмею рассказать о себе и наконец приступать к основным действам моего рассказа. Я же, Мирошников Андрей Анатольевич – поручик. Звучностью и знатностью рода не располагал, да и в геройских поступках на фронте замечен не был, в связи с этим пожалую перейду к основной части истории, дабы перестать томить дорогого читателя, полагаю и так запутавшегося в перипетиях моего жизненного пути.

Первая и должно быть главная встреча в наших сношениях с госпожой Щербаковой, случилась несколько месяцев назад, когда я приглашенный чиновником Митиным в его дачу в Павловске, внезапно, как это бывает только у романистов, буквально столкнулся в воксале с Екатериной Филипповной. В ту пору, выкраивая время между одними кутежами и другими, Щербакова, будущая Косова, была увлечена хлопотными приготовлениями к церемониальному дню и тем злополучным днем со всех ног спешила на поезд, дабы не опоздать на примерку заветного подвенечного платья. Портной, чье имя нет смысла тут произносить, был истинным Швейцарцем, от того, несмотря на весь как политический, так и финансовый вес будущей супруги Косова, мог хорошенько отчитать ее, о чем в свою очередь девица прекрасно знал. И все же, несмотря на столь ответственное мероприятие как примерка подвенечного платья, Екатерина Филипповна опаздывала, да так, что, позабыв о и без того не очень-то ею жалуемых приличиях, бежала по перрону из последних сил пытаясь не упустить отходящего поезда. Именно в этот момент, я словно заблудший романтик, прибывший на короткую побывку к товарищу, столкнулся с Екатериной Филипповной и в прямом смысле оказался сражен ею наповал. Несмотря на хрупкий стан и миниатюрный рост, девица сбила меня с ног. Не ожидая ничего подобного от прежде всегда сонного Павловска, я сумел лишь как следует изваляться в пыли полустанка, да бросить короткий полный укоризны взгляд на озорно смеющуюся девушку, все же успевшую заскочить в двери вагона. Выкроив короткий миг, в нескончаемом потоке отчасти оскорбительного для меня смеха, девица выкрикнула короткое приглашение и скрылась в недрах вагона.

Должно быть именно в то, как теперь уже понятно, злополучное утро, вектор моей дальнейшей судьбы принял столь печальное, если не сказать мрачное направление. Но до, событий, приведших меня на эшафот псевдо-покаяния, было еще далеко и отряхнувшись, не смея выпустить из своего сознания звук заразительного смеха Щербаковой, я смело зашагал по направлению дачи моего дорого приятеля, Митина, которому предстояло пережить несомненно один из самых длинных дней в своей жизни.

Оказавшись на веранде небольшого, но достаточно милого дома приятеля, я не отягощённый излишней ношей, тотчас истребовал от Митина откупорить лучшую бутылку шампанского и обрушил на него шквал псевдо-осмысленных метафор и неуместных эвфемизмов, с помощью которых я пытался в мельчайших подробностях описать мое внезапное знакомство со столь необычной особой, к слову сказать чье имя все еще оставалось для меня загадкой. Впрочем, Митин, был куда более осведомлен, о делах столичных и без труда угадал в спешащей девице госпожу Щербакову. Тогда же он и поведал мне о том, куда именно спешила госпожа, а также, что к слову очень свойственно осмотрительному российскому чиновнику, предостерег от любых сношений с этой особой, вскорости планирующей сменить фамилию на менее благозвучную: Косова. От слов Митина если и веяло опасливым холодом, то незаметно от меня, от того, позволив приятелю вставить всего несколько слов в длинную тираду восторженных воздыханий я вновь пустился в россказни о своих переживаниях. Сейчас же, оглядываясь на то злополучное утро, я понимаю, что знакомство мое длилось немногим больше нескольких коротких мгновений, тогда как мои рассказы о нем, заняли добрую половину дня, после которой я наконец позволил Митину представить мне окутанный приятной сонливостью Павловск, а по наступлению ночи, отвести к двери заветной дачи госпожи Ильиной – одной из многочисленных подруг взбалмошной Екатерины Филипповны.

Не стану утомлять изложением нудных и весьма обременительных для меня сношений с разношерстной публикой Щербаковой в стенах дома Ильиной. Лишь обмолвлюсь, что по истечении вечера, или же вернее будет сказать глубокой ночью, после окончания буйного и ничем не обоснованного кутежа, Екатерина Филипповна наконец сама подошла ко мне (мои бесчисленные попытки самостоятельно завязать разговор потерпели неудачу). И затеяла как мне показалось достаточно праздный диалог о моем чине, офицерской форме, участии в войне и конечно же о дуэлях, в которых мне к моему большому сожалению участия принимать не представилось.

Поведав все, что мог о своей жизни, лишь частично приукрасив самые будничные моменты моего существования, я был приятно вознагражден предложением нового во много более трепетного, если не сказать интимного свидания вне поля зрения цепких глаз, окружающих Екатерину Филипповну людей и служек. В общем, госпожа Щербакова, пренебрегая всевозможными правилами этикета, шепнула мне на ухо короткую фразу, обозначив место нового свидания, явившего собой зеленую скамейку в парке недалеко от воксала и вскорости покинула меня, отправившись в свою комнату, как мне показалось умышленно, избежав прощания с остававшимися гостями.