Я спрашивала себя, каково было бы идти по этой улице одной и всё равно не бояться. Никаких ключей, сжимаемых между пальцами наподобие кастета, никакого учащенного пульса, и если бы кто-то назвал меня лесбиянкой, я могла бы без лишних волнений послать его на три буквы – или, что еще лучше, разорвать его проклятое горло.

– Ты взволнована, – тихо произнес Измаил.

– В этом всем такая власть.

– Да. И опасность. Ты должна будешь, если присоединишься к нам, научиться думать о том, как выжить не только завтра, но и в следующие десять или сто лет. Составлять планы, основы на вечность. Только тогда ты сможешь позволить себе жить в моменте. Ты можешь казаться человеком, но только если будешь думать, как монстр.

– И что это значит?

– Повсюду есть камеры и телефоны, подслушивающие нас. Мы выживаем, потому что нас не ищут. Если кто-то захочет найти тебя – захочет найти вампира, – они найдут. В этом мире невозможно спрятаться, теперь невозможно, и у тебя должна быть личность.

– Поэтому у тебя есть галерея.

– Чтобы я мог платить налоги. Я в системе.

– Звучит скучновато.

Он одаривает меня настоящей улыбкой – слишком прекрасной, чтобы описать словами.

– Нет никакой скуки в том, что ты понимаешь.

– Звучит прямо как стих, – с трудом проговариваю я, едва способная дышать после такой улыбки.

– Представь, что можно сделать, когда у тебя есть десятилетия на обучение. Представь, какими могут быть твои рисунки через сто лет, после того как ты поживешь в Таиланде, Германии и Новом Орлеане. Представь, с кем ты можешь познакомиться. Что ты можешь испытать.

Мы приблизились к Речному рынку, где рестораны стали более вычурными или, по крайней мере, имели в названиях слова типа «гастропаб», и я подумала о том, чтобы всё это нарисовать: падающий под углом свет от витрин магазинов впереди и мерцание звезд – одно теплее другого. Смогу ли я изобразить что-то вроде теплоты?

– Это стоит солнца? – тихо спросила я.

– Ты научишься создавать свое собственное.

Я подумала о Таиланде и Новом Орлеане, о танцах и выворачивании языка от нового наречия и новых понятий. Подумала обо всем том сексе, который у меня мог бы быть. О музыке, которую я могла бы услышать. И у меня вдруг защемило в груди.

Неожиданно для себя я заплакала.

Слезы немного подмерзали на моих ресницах, и, когда я попыталась их стереть, под пальцами у меня было что-то холодное и сухое.

Измаил не делал ничего – только держал меня за руку.

– Отведи меня к моей маме, – попросила я.

Его вздох был крайне меланхоличным, но он исполнил мою просьбу.

Я поделилась с мамой смехотворным аргументом, что оплата налогов помогает монстрам выжить. Это была ее любимая забава – находить смешное в унылом. Однако вместо того, чтобы шутить, я пожаловалась на несправедливость жизни. Разве маме не понравились бы музыка со всего мира и изучение всех языков? Как же фигово, что она не может быть вампиром вместе со мной.

Или вместо меня.

В следующую ночь ритуала, после того как я коснулась пальцем крови на запястье Измаила и нанесла каплю, словно «дизайнерский» наркотик, на свой язык, Сети повела меня на прогулку.

Она сказала:

– Измаил умен, но я знаю, как жить.

Мы пошли в клуб, который был в прямом смысле подпольным. Он время от времени появлялся в пещерах под берегами реки, объяснила Сети, и я определенно была для него недостаточно взрослой, но она провела меня внутрь.

Я танцевала и задыхалась, целовалась и визжала, позволив музыке накрыть меня с головой. Она дала мне рюмку дорогой текилы, похожей по вкусу на миндальный леденец, и позволила мне прижаться к ней, словно обещая нечто большее. Когда Сети вонзила ногти в мою руку, я пошла за ней. Я смотрела, как она пьет кровь из локтевой впадины какой-то женщины, в то время как та терлась спиной о Сети. Потом Сети поцеловала меня, на губах у нее был вкус крови, и мне было немного жутко, если честно.

– Когда ты станешь одной из нас, это будет единственный восхитительный вкус на всем свете, – прошептала она мне уже потом, распластавшись на кровати Измаила. – Я знаю, что ты испытала отвращение. Хочешь ли ты стать тем, кто жаждет почувствовать этот вкус? Нельзя выживать вечно, если ты ненавидишь себя.

Сидя на кресле у камина, Измаил выдохнул с легким несогласием. Буквально.

Я тоже растянулась на кровати, свесив голову и положив ноги поперек ее тела, но его я видела перевернутым. Я чувствовала, как кровь приятно пульсирует под кожей головы и в некоторых других местах.

– Почему я? – спросила я.

– Из-за твоего искусства, – отстраненно ответил Измаил, театрально уставившись на огонь. То же он ответил, когда я спросила его, почему, по его мнению, из девочек-подростков получаются лучшие вампиры.

– Уф, – фыркнула я.

Сети засмеялась.

Измаил перевел взгляд на меня.

– Я считаю, что искусство должно развиваться. Сейчас ты уже прекрасно рисуешь, но, как я сказал, представь, на что ты будешь способна через сотню лет.

Сети вдруг встала на колени, согнувшись надо мной. Протянув руку, она схватила меня за волосы и подтянула мою голову вверх. В ее ясных карих глазах светилась страсть.

– Представь, что ты сможешь изменить через сотню лет!

Я приподнялась, насколько это было возможно, так как она всё еще держала меня за волосы. Напряжение перетекло в меня по ее рукам, и я чувствовала себя так, словно дрожу, оказавшись перед чем-то крайне важным.

Она спросила:

– Что вызывает в тебе злость? Мы можем исправить это. Мы можем формировать историю, потому что мы способны делать понемногу за раз, дитя. Сердце здесь, разум там, потом еще и еще – по всему миру. Иметь цель – вот что помогает выживать годами.

– Сети нравится соблазнять общественных деятелей и писать гневные посты в блоге, – сказал Измаил.

Он оказался прямо за мной, способный двигаться быстрее, чем любой человек.

– Это работает, ты, выплачивающий налоги лизоблюд, – проворчала Сети.

Его рука схватила ее за горло, и она отпустила меня. Я отползла в сторону, но Измаил улыбался.

– Социалистическая шлюха, – прошипел он.

Я стянула с кровати покрывало и поднялась на крышу, когда их борьба переросла в секс. Воздух на улице был холодным, но очень чистым, и розовый на востоке, за всем остальным городом, совсем не был цветом крови.

Я составила для своей мамы список всего в мире, что я бы изменила. В нем была всего одна строка.

На пятую ночь ритуала Измаил пришел в мой дом, бунгало 1920-х годов, через две улицы от квартала богачей, окружающего мою старшую школу. Я была в спальне и растирала пастели при свете нескольких свечей с ароматами сосны, глинтвейна и апельсинового сока. Он сморщил нос от отвращения.

– Это бабушка впустила тебя? – спросила я, протягивая ему тяжелый бумажный лист. Большинство людей брали мои работы за уголок, чтобы не испачкать пальцы углем, но Измаил взял ее так, словно это был подарок.

– Нет, она не знает, что я здесь, – задумчиво произнес он, изучая мазки черного и темно-оранжевого. Это был шероховатый гранат, грубо разломанный на две половины. Из него сочились прозрачные капли, а внизу лежали пять крошечных зернышек – маленькие красные пятнышки, нанесенные моим мизинцем. При более ярком освещении на них, наверно, можно было разглядеть даже линии моих отпечатков. Я на это надеялась.

Губы Измаила приоткрылись, он сделал вдох и нежно улыбнулся мне.