– С тех пор я понял, что у меня внешность интеллигента, с долей благородства. Ты, Поэт, про себя лучше в конце напишешь,-Поэт молча кивнул головой.-Может на свободе рассветы и разные, а здесь, сколько я не смотрю на солнце, одно и тоже.

-Может, из-за грязного стекла и решёток…

-Поэт, поэт, если бы я смотрел на рассвет, даже в щель с размером в спичечный коробок, сказал бы тебе тоже самое. Дело не в стекле и в разрезанном на квадратные куски солнце, дело в состоянии души. Вот ты на воле осознавал ценность газеты или целлофанового пакетика, нет. Потому что это мусор, хлам. А здесь в газету можно, закрутить табачок, подтереться, замотать в неё чай, сделать карты. Так же и пакетик, чтоб кипятильник починить, изоленты нет, здесь пакетик и пригодиться. Я слишком рано к этому привык, поэтому и дома ничего не выбрасывал, и хочу тебе заметить, это ничтожное занятие. Ладно, Поэт, пора прощаться на сегодня, буду читать.

"Прощаться…"– подумал Поэт: "Если бы, эх, как хочется на волю."– залез к себе на шконку и уставился в потолок.

Потолок был не обычный, а какой-то театральный, с выпуклостями и углублениями. "И как у Хохла хватает терпения столько читать, спускается только на перекуры и обратно ложиться. Чай заваривает в задумчивости, на автоматизме, словно боится потерять великую мысль. Боится сделать резкое движение головой, вдруг вылетит мыслишка… Всё-таки он чудак!"

Хохол мог тасоваться по хате из угла в угол до тех пор, пока уже не валился с ног. " Не люблю ворочаться,"-говорил он. Отдыхал он тоже немного:-"Я мало сплю, из-за этого худею."-Казалось, всем своим действиям он находил объяснения. А к результату плохому, или хорошему вели действия. Иногда Поэт смотрел на него и не мог сдержаться, чтоб не спросить:

– О чём думаешь, Хохол?– его лицо каменело, а взгляд выражал огромную работу мыслей, что Хохол походил на сумасшедшего. А впрочем, он и сам не скрывал своего тихого помешательства, вялотекущей шизофрении. Поэта смешила его физиономия. Позже он признался Хохлу, в такие минуты отрешённости Хохол обращал на Поэта стеклянный взгляд, и отвечал:" Ставь чайник лучше. Это гениально!"– что гениально, Поэт не понимал.

Спал Хохол одетый. Укрывал уголком одеяла, вечно холодные ступни, то укрывался курточкой, говорил, что так ему привычней. Ходил в закрытых домашних тапочках, при этом каждую ночь мыл ноги в тазике холодной водой, и стирал носки, надевал чистые. Брал утром по баланде: кашу и съедал с сахаром, при этом повторял: "Если я не буду есть, я сдохну." Или: "Прекрасная кашка, мой милый друг, рекомендую."– и хитро улыбался.-" Главное, чтоб чай и курить было, а там и на пайке протянуть можно".

– Понимаешь, Поэт,-обращался он всегда неожиданно.– Живут же люди без тюрьмы, и горя не знают, знают, но совсем другое. Да миллионы сидят, сидели, и будут сидеть. Россия не Россия без лагерей и тюрем. Если бы не лагеря, не было бы Шаламова, Галича, я уже не говорю, о "Записках из мёртвого дома". Да и я совсем не об этом. Это всё абстракция, тем более, сейчас, писателей никто не преследует, тем и хуже для писателей. Ты вот, говорил, что пишешь стихи, я тогда не обратил серьёзного внимания на такую новость, но запомнил. Не обратил внимание, даже на твою погремуху-Поэт, потому что, Поэтов в тюрьмах много, рифмаплётов: люблю, кровать куплю. Но они так за чай курить стишки сочиняют и, чтоб не скучно было, бабам пишут поэмы. А ты, я слушал твои стихи не любитель этой тюремной романтики, и мне это сразу понравилось. И скорее всего поэтому, я и обратился к тебе. Прошло две недели, и между нами стёрлась грань поверхностного общения. И если мы теперь, не пожелаем друг другу приятного аппетита, никто не огорчится и не подумает, а что это он перестал меня замечать, игнорирует, значит… Две недели прошли, две недели назад окончательно нас подружил чай, как в рекламе по ящику.– Поэт слушал Хохла и поражался его наблюдательности.

– Стихи я пишу всю свою сознательную жизнь, с четырнадцати лет. Несколько авторских сборников издал, так голый энтузиазм. А что?

-А прозу раньше не пробовал писать?

– Так несколько рассказов, две неоконченные повести, рукопись одной я потерял. Оставил у одного дворника Вити с Лиговки, когда пришёл забирать тетрадь, оказалось, он куда-то съехал, мне советовали узнать в ЖКХ, но времени на это я не нашёл.

– Вот-вот, я снова повторю, что не ошибся в тебе. Это судьба. Малоизвестный поэт попадает в тюрьму и пишет повесть об обычном человеке. Это отлично! Это прекрасно!– Хохол поднял указательный палец вверх и делал такие движения, будто размахивал пистолетом.

– Я не малоизвестный, я вообще неизвестный,– скромничал Поэт.

– Ну, допустим, известный, но в узких кругах. И что ты подразумеваешь, под известностью? Известность бесплатная и платная. Можно пробежаться голому по метро, тебя какой- нибудь чёрт снимет на камеру, такая известность хуже геморроя. Известность, которая приносит деньги, я думаю, пока тебе не нужна. Ты не сможешь справиться с ней, сопьёшься. Может, к тебе никогда она и не придёт, эта капризная коварная дамочка- известность.

– Спасибо, это бодрит,– прервал Поэт речь Хохла.

– Тебя ж должны отпустить, если не допишешь повесть здесь, на воле сложнее будет, и не то уже. Настроение другое появится в словах. Так что торопись, тюрьма- искусница.– и Поэт торопился, писал каждый день, но на волю хотелось больше, чем писать о жизни, какого-то хохла хрен с ней с этой писаниной.

Иной раз, Хохол превращался в глухонемого, ни с кем в камере не общался. Ходил туда- сюда от туалета до стола. Три шага расстояния мало, но ему хватало. Руки держал за спиной, будто под конвоем, сам себе улыбался и поглядывал на окно, лицо его озарялось вольным светом. На прогулки ходил редко. В туалете тоже долго не засиживался. Чистил зубы перед сном. Никогда не оставлял немытую посуду, единственное, он не ополаскивал кружку после чая. Пацаны в хате курили возле двери, перед решёткой из арматуры. Между решёткой и дверью получалась площадка в меньше метра длинной. Курили по очереди, Хохол не возражал, хотя и курить лёжа на шконке ему больше нравилось. Он отметил, что курить по одному у входа намного лучше, кислорода больше и вещи бомжатником не воняют. "Я за разумную движуху, главное, чтоб мужикам в кайф было."– К чему он это говорил, Поэт не понимал. Что -то постоянно тревожило Хохла. Люди перед принятием важного решения, обычно ведут себя так, как он жил каждый день. Поэт не понимал, почему он так переживает, вроде бы не за что. За мелкую кражу, много не дают. Дело явно заключалось, не в его статье, и не в камере, и не в тюрьме. Здесь вся жизнь, как один тюремный рассвет…

Глава 2.Вид из окна.

Поэт удивлялся, как в камере, в четырёх стенах, можно секретничать, говорить о своём личном, и чтобы никого не посвящать в свои идеи и мысли. У Хохла это получалось, он говорил о самом сокровенном так легко и свободно, что никто даже внимания не обращал на их разговоры. То за игрой в шахматы, то во время чаепития, и, конечно же, в самое любимое своё время, время рассветов, Хохол рассказывал о себе без предубеждения с такой честностью и готовностью, будто действительно переживал, что Поэт скоро освободится, а он не успеет поведать самого главного. Поэт часто забирался на шконку рядом с Хохлом, Хохол, словно гостеприимный хозяин, освобождал место для Поэта, убирал книжки и прочие свои вещи, усевшись поудобней, спиной к подушке, подушкой к стене, начинали очередную беседу. Диалоги превращались в монологи Хохла, а Поэт с интересом слушал.