Меня жизнь била не раз. За всю свою небольшую, двадцати шестилетнюю жизнь, я была на грани смерти три раза. Первая из них моё рождение. За право жить и ходить по этой земле, я начала бороться с первых минут своего появления на свет. Описать, что я могла в этот момент чувствовать не могу, я не помню себя маленькой.

Со слов родителей, роды у матери начались, во время поездки, на седьмом месяце беременности. Отец пытался довезти мать до больницы. Сто километров до ближайшего поселка. Холод минус сорок и пронизывающий ветер. У мамы начались схватки. Покрываясь холодным потом, она уже почти теряла сознание. Отец оглядывался назад, на мать сидящую на нарте всю дорогу. Но когда она уже перестала держаться за нарту, он остановился. Он снял свою малицу и постелил на снег. На него положил мать. Велел не терять сознания. Расстегнул ей ягушку, готовясь принять роды. Опытному ветеринару и зоотехнику, весь процесс родов был знаком. Но здесь он растерялся.

– У тебя начались роды, – в состоянии шока сказал отец, увидев, что моя голова лезет наружу.

– А я прям не заметила, – тяжело дыша и тужась, выдавила сквозь зубы мама. Она терпела и сталась не замечать боль.

Роды принял отец, действуя под четкие указания матери. В состоянии стресса, он насколько растерялся, что не смог предпринять никаких действий без подсказок матери.

Всё время родов, они не замечали, ни холода, ни ветра. Я вышла на свет. Не закричала. Не открыла глаз. Не дышала.

– Ударь пальцем ей по попе, – сказала напуганная мама. Её прядки волос, были покрыты инеем, а в глазах тускнела надежда, рождая отчаяние.

Отец несколько раз ударил по попе. Я начала дышать, едва ли. У меня не хватило сил закричать и оповестить тундру о своём рождении. У меня не было никаких признаков жизни, кроме слабого дыхания. Отец разрезал пуповину и завязал её. Расстегнул верхние повязки ягушки матери. Они положили меня к груди матери, и закутали под ягушкой, что б я не замерзла. Мать чувствовала слабое биение моего сердца, молясь мысленно Ямине, чтоб богиня плодородия и покровительница детей и женщин, дала мне сил выкарабкаться.

Мама с папой вскоре приехали в ближайший рыбацкий поселок, Сюнай-сале. Там нас с мамой осмотрели и сказали матери, что я в коме и возможно не жилец. Позже прилетела сан.авиация и забрала нас с матерью в поселок Яр-сале.

Меня положили в самодельный бокс, сохраняющий определенное тепло, состоящий из каких-то ламп и накрытый плотным слоем пелёнок. Дышала я слабо, но самостоятельно. Капельница подвешенная к пупку и пульсометр. В этой больнице, тоже не надеялись на то, что я выживу.

– Молись, чтоб она выжила! – строго сказала моей матери акушерка. – Если твой ребенок умрёт, я тебя посажу!

Акушерка, сказала так, лишь по той причине, что матери ещё до моего рождения запретили ехать в тундру, посоветовав лечь в больницу на сохранение. Но она не могла так долго оставаться в больнице, так как в тундре её ждали мои братья и сестры, двух, четырех и шести лет.

Мама не могла ни спать, ни есть. Она долго плакала, сидела рядом со мной и молилась своей богине.

Приподняв переноску, имитирующую бокс для недоношенных, мама завязала красную плетёную нить мне на руку. Она была принесена отцом. Красная нить, снятая с тотема охраняющего нашу семью. Мяд пухуча, хадакоча – бабушка, дух предка. Нить была старой, частично почерневшей.

– Это что такое? – крикнула с высока на мать медсестра, зашедшая в палату сменить капельницу, медсестра. – Эта нитка грязная, что за антисанитария.

Мать промолчал.

– Быстро снимай, – скомандовал медсестра. Эта женщина держалась очень высокомерно, открыто показывая свою неприязнь. – Как Вы вообще, пронесли такую грязь в больницу?

– Не трогай нить! – строго запретила опытная акушерка, проработавшая в этой больнице несколько десятилетий. Она знала многое о культуре ненцев и видела подобную не в первый раз. – Оставь девушку в покое.

Акушерка выпроводила медсестру из палаты, попутно отчитав, за проявленное высокомерие. Более мать не трогали. Она всё время сидела рядом со мной. На третий день я открыла глаза. Заметив это, мама с криков выбежала в коридор.

– Она открыла глаза! Она открыла глаза!

Все вокруг засуетились. Врач-акушер не допускала мысли, что я могу выжить, но… я выжила, поборов своё право на жизнь.

Родилась я на улице, в ночь пятнадцатого января. А шестнадцатого, меня привезли в больницу, так шестнадцатое января стало моим днём рождения. Так как зафиксировано рождение, именно шестнадцатого. Но моя мама, всегда поздравляет меня с днём рождения именно пятнадцатого. Только появившись на свет, я оказалась на грани смерти. Сурова ли жизнь? Да, сурова. Это было не последнее испытание в моей жизни. Впереди меня ждало много разочарований.

Сколько же мне было, когда я возненавидела отца всем сердцем, гадать можно вечно. Может год, может два, я не помню. В моём детстве много белых пятен. Сначала я думала, что так и должно быть. Что так и должен вести себя отец. Воспринимала это за строгость. Лет до пяти. Думала, что у меня строгий отец. А оказалось, что мой отец просто АБЬЮЗЕР. АБЬЮЗЕР – самоутверждавшийся за счёт своей семьи. Он бил и мать и нас. Пил редко, но представлялась возможность, мог неделями. Страдали ли мы от его пьянок? Ещё как. Плакали, прятались, ходили с синяками. Но как ни странно, но мы все воспринимали это как что-то нормальное и вполне приемлемое. Стыдно было лишь тогда, когда он называл нас последними словами при посторонних людях. Шлюхами, проститутками, немощными отребьями, обращался порой как с собаками, пинал под задницу если не смог догнать оленя. На минуточку, оленя! Что нереальная задача для ребенка в пять – десять лет. Злился порой с пустого места. Можно ли было, выхватить поджопника просто так? Да легко. Страшно то, что мы воспринимали всё это, действительно за что-то нормальное и приемлемое. О том, нормально ли это я задумалась, лишь когда поняла, что друг к отцы так со своими детьми не поступают.

Я помню когда мне было чуть больше четырёх лет. В позднюю весну. Не могу передать все детали, но это произошло после каслания. Прикослав в новое место, оленей распрягли, отец пошёл отгонять оленей на пастбище. Мама в одинокого ставила чум. Хотя скажу, что чум ставят как минимум два человека. Помню мама сама ставила шесты, натягивала нюки. Ей помогали старший брат Павел – одиннадцать лет на тот момент и старшая сестра Аня – девять лет. Где-то рядом помогала Альбина, которой семь лет. Я же качала люльку самой младшей сестры Марты, которой не было и года.

Когда отец вернулся, мама двумя шестами натягивала на чум нюк. Один нюк имеет вес в сорок-пятьдесят килограмм и одному поднимать его очень тяжело.

Маме приходилось тяжелее всего. Институт семьи в тундре, очень суров. Среди тундрового населения, не встречается разводов по сей день. А уж на тот момент, развод неизгладимый позор. Не смотря на это, мать сбегала от отца. Он же силой заставил вернуться и после, бил её всю молодость, до тех пор пока мы не выросли.

Даже не подумав, помочь матери, отец гаркнул.

– Надо сети поставить, мне нужна помощь, – сказанное значило, что кому-то из детей необходимо ему помочь.

– Аня и Паша нужны здесь, мне без них не справиться, – сказала мама.

Маленькая Марта в истерике заплакала. Она уже долго находилась в люльке. Возможно она некомфортно себя чувствовала из-за природных нужд. Я активно качала люльку, но тщетно.

– Аля, – позвала мама сестру.

Аля без лишних слов подбежала. Мать посадила сестру на нарту и на колени ей положила люльку.

– Давай качай. – скомандовала мама. – Лёня, в чём тебе помощь нужна?

– Верёвку держать с одного берега, – ответил отец и погрузил мешок с сетями на плечо.

Сети ставились на небольшое ответвление реки, что называется порой карман. Там не нужна лодка, достаточно дополнительно с собой взять верёвку.

– Харв, иди с отцом, – сказала мне мама.