И времени не будет тоже. О, Рассилон, что же ты натворил?!. Что же все мы натворили...
Ты не оставил мне выбора. Мне - не оставил.
И нашему миру - тоже.
Теперь война, наконец, заканчивается. Так или иначе.
Впрочем, нет. Иначе уже не будет. Не дано больше им - ему, его народу, Галлифрею - ничего иного.
Последняя битва.
Разумные существа так любят давать сражениям громкие названия. Сколько он повидал за свою жизнь таких вот "последних битв"! Битв, после которых все также светило солнце, поднимались из пепла разрушенные города, и рождались дети...
Эта война - действительно последняя. Самая последняя. Битва, которая положит конец тысячелетней вражде. И после нее уже не останется победителей, которые могли бы рассказать о великом противостоянии.
В груди начинает нарастать знакомое жжение. Глупое тело, не желая мириться с собственной гибелью, пытается запустить регенерацию. Пусть. Нет смысла свои последние минуты тратить на борьбу с собственной физиологией. В том катаклизме, что разверзнется здесь спустя несколько минут, не спасет никакая регенерация.
И это... правильно. Остаться единственным выжившим - не та судьба, которую готов принять судья и палач собственного народа.
Страха уже нет. Его нет уже давно - с тех пор, когда он понял, какой единственный путь остается для них. Какой ценой будет оплачено спасение вселенной, миллиардов и миллиардов жизней, даже не подозревающих о давней вражде. Пусть умрут некоторые, чтобы жили многие - эту мудрость на Галлифрее постигли давно. Когда-то и он готов был признать правоту этого утверждения. Теперь же...
Теперь он сам стал тем, кто нажал роковую кнопку ради спасения многих. И в душе больше нет ничего. Ни страха. Ни надежды.
Только горечь, скрипящая на зубах черным бесплодным пеплом.
И осознание, что сам он неминуемо погибнет в эпицентре вызванного им катаклизма, странным образом успокаивает болезненное трепыхание сердец в груди. Последнее утешение. Самое последнее. Когда рушится привычный, казавшийся незыблемым мир - стоит ли бояться смерти?..
Раз-два-три-четыре.
Ра-два-три-четыре.
Раз-два-три...
Время сворачивается вокруг обреченной планеты в кольцо, замыкаясь само на себе, пряча своих непутевых детей от мира, который они чуть было не уничтожили. Совершенная тюрьма. Совершенная крепость. Те, кто остались внутри, под непреодолимой защитой силового поля, будут жить. Запертые в никогда, во временной ловушке, вычеркнутые отныне из истории и из памяти большинства разумных рас - они будут существовать. Проживать раз за разом один ненастный, наполненный дымом пожаров и стонами раненых, день. Жизнь, которая никогда не начнется и никогда не оборвется.
...Вечная темница.
Те, кто остались на периферии катаклизма...
Губы кривятся у горькой усмешке. Что ж, у него будет возможность узнать, что станет с ними.
Узнать на собственном опыте.
И мысль, что далекам, в недоумении мечущимся вокруг того места, где только что вращалась почти побежденная планета, тоже не уцелеть, почему-то не приносит утешения.
Не осталось ни радости от пусть неполной, но победы. Ни злорадства. Ни страха.
Только усталость.
Глаза разъедает сухая бесслезная горечь. Дым... В Тардис уже почти невозможно дышать.
Он с трудом, сквозь дурноту и подступающую боль регенерации, поднимается на ноги. Включает обзорный экран. Не Галлифрей, нет. Не то место, где его отныне не существовало.
Земля.
Знакомая, привычная, глупая Земля. Так и не узнавшая о Войне, что только что закончилась за миллионы световых лет от ее крошечного беззащитного шарика.
Часы на башне старинного города. Люди, спешащие по каким-то своим неважным делам. Ничего не понимающие ученые, с глубокомысленным видом приникнувшие к телескопам...
