Зеленеющая первой весенней травой симпатичная лужайка, усеянная живописными обломками скал, на самом деле была не излюбленным местом пикников и воскресных прогулок для жителей деревушки Сан-Квентин-эн-Ивелин, а их старым кладбищем. Но под веселыми лучами дневного солнца навевала далеко не мрачные мысли.

Это был один из самых первых, по-настоящему теплых весенних дней нынешнего года, и холмики, покрытые еще светлым, негустым ежиком молодой травки напоминали о жизни. Они вызывали перед мысленным взором картины густой зеленой листвы, высокие заросли трав, буйство цветов и всю прочую сентиментальную чепуху, на очарование которой голодные люди так падки после жестокой зимы. Весенняя мелодия украдкой щекочет им сердце и всё — сколько угодно можете думать о грустном и гулять по кладбищу — надежду вам истребить никак не удастся.

Весна ставит нас в положение зрителей попавших на первое действие спектакля. Занавес уже поднят, действие началось… попробуйте, выйдите из зала в такой момент! Ведь еще ничего не ясно, что будет дальше. Возможно, что-то действительно будет. И ожидание уже захватило вас. Надо во что бы то ни стало понять и представить о чем пойдет речь в новом спектакле, а дальше, хоть трава не расти.

Но трава росла.

Она пробивалась тонкими иголочками сквозь влажную землю, очерчивала заборчик вокруг каменных глыб бывших по большей части древними надгробиями и осколками крестов.

Живописный вид послеполуденной освещенной солнцем полянки не омрачала даже та деталь, что на одном из этих светло-серых камней сидит ведьма. Впрочем, днем на кладбище всё не так, как ночью и потому не страшно. Да и ночью не всё идет так, как представляет себе большинство обывателей. Они бы с трудом узнали "классическую" ведьму в сидящей на камне одинокой фигуре в длинном темном плаще.

Молодая женщина, о чем-то задумавшись, машинально водила пальцем по шершавому камню. Этот жест был далек от начертания кабалистических формул и вряд ли привлек бы внимание самого дотошного инквизитора, если бы она царапала у себя дома стол, оконную раму или собственное колено. Но в данной обстановке, если бы не весеннее солнце, притупляющее бдительность, ее движение не показалось бы столь безобидным.

Незнакомку звали Марион Лантен, и хотя она сама предпочитала называться фамилией мужа, помнили почему-то именно эту. Жители Ивелины никак не желали признать в ней "мадам Шарантон" и называли этим именем, будто сошедшим с королевского указа и уличавшим в чем-то. Возможно в том, что между "л" и "а" должен стоять апостроф, отделяя Марион от простолюдинок и почти насильно загоняя в дворянство. Она этого ни от кого не требовала и вовсе не желала подтверждать эти слухи. Но ее внешность и манера держать себя невольно наводили односельчан на подобные размышления.

Марион было двадцать пять лет. Никто не знал, откуда она пришла, но в том, что — издалека, не сомневался никто. Достаточно и того, что она не была уроженкой Ивелины, чтоб счесть ее "чужой". У неё бледное печальное лицо с большими, очень выразительными глазами. Гладкие черные волосы, белая кожа. Черты лица, гибкая шея, изящная форма рук придавали ей вид аристократический, а манера говорить мало и держаться с неуловимым достоинством, приводила в отчаяние местных кумушек, любивших поболтать. Длинный черный плащ с капюшоном был вовсе не игрой в загадочность, а всего лишь трауром, но казался очень вызывающим, поскольку подчеркивал стройность ее фигуры и делал Марион еще более непохожей на остальных.

Ничего страшного, безобразного или уж неправдоподобно дьявольски красивого в ее внешности не было. Она была красива — но это же не прямая улика того, что она ведьма! Но в те времена народ так часто имел дело с ведьмами, и с молодыми, и старыми (с молодыми в основном на костре, со старыми в их домах, приходя туда в поисках помощи), что научился распознавать их с первого взгляда. Узнал бы и эту, по той простой примете, что она сидела на кладбище.

Может, она и была заметная, но сама Марион ничего вокруг не видела и не заметила, что уже не одна среди могильных камней. К ней подошла пожилая крестьянка в черном платке. Придерживая руками подол юбки, чтоб не волочилась по грязи, рослая женщина подошла к Марион и шумно вздохнула, дабы привлечь внимание и действительно желая перевести дух. Марион обернулась:

— А, это вы, матушка. — Она успокоилась, узнав свою свекровь, Анну Шарантон.

— Я тебя повсюду ищу, дочка. Как чувствовала, что ты здесь.

— Где же мне еще быть?

Крестьянка развела руками и уселась рядом:

— Оно и ладно, если здесь. Я худшего опасалась. Нигде тебя найти не могла.

— Что со мной может случиться теперь, — вздохнула Марион.

— Не скажи, дочка, теперь-то как раз — всё может. Защиты-то нет. Я со стариком, разве защита?

— Верно вы говорите, матушка, да только мне теперь всё равно.

Анна была настроена менее меланхолично. Ее богатый опыт сельской жизни привил ей философские взгляды. Она недавно, не прошло и двух месяцев, как потеряла сына, а Марион — мужа, но потеря на двух этих женщин подействовала по-разному.

Мамаша сейчас переживала о другом, для неё в жизни стало теперь куда больше проблем, так что не время было ударяться в меланхолию. А молодая вдова уже ни о чем не переживала, ей, как она и сказала, было "всё равно".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нельзя так, милая, — решительно сказала свекровь, дергая Марион за руку, чтобы вдова посмотрела на собеседницу. И невольно почувствовала суеверное беспокойство и желание перекреститься, когда та подняла голову и заглянула ей в лицо. "Ох, ведьма!" Ей показалось, что Марион видит сквозь неё. Собравшись, мамаша Шарантон продолжила прерванную мысль.

— Мне-то не объясняй, что Жака тебе не хватает. Я знаю, как вы жили. Неплохо жили, но сейчас тебе надо заняться собой. Подумай, что дальше делать будешь.

— Вы меня гоните?

— Что ты! Просто я беспокоюсь, как теперь будет-то. Скоро работы в поле начнутся; люди после такой зимы злые, не дай Бог… И старуха Барбье как назло умерла, случись что — на тебя покажут. Вдруг в мае мороз ударит?

— Ну, я-то здесь ни при чём.

— Это я буду знать, да, может, кюре наш, если он тебе верит, — возразила Анна. — Другим не докажешь. Им надо как-то рассчитаться за зиму. Голод был, и эпидемия эта… Люди устали. — Она понизила голос до шепота: — А у нас никто не заболел в доме…

Она так таинственно и значительно повела глазами, проглотив конец фразы, что всё и так было ясно. Марион покачала головой.

— Я не нам одним травы давала. Соседи тоже пили и выздоравливали.

— Но поднялись-то не все.

— Поздно обращались потому что. А насчет голода, это ведь благодаря Жаку, он охотился…

— Да-да, ставил капканы в лесу сеньора, за то и поплатился жизнью. Только людям это ведь всё равно, он же не от болезни умер. От пули. Эх, колдунья старая на грех умерла! Всё теперь внимание на тебя. Защитить совсем некому, теперь, без мужа, — сокрушалась честная мамаша, не решаясь заговорить о главном. Но всё же решилась.

— Знаешь, дочка, у меня сестра есть в Анет. Не так уж это и далеко… Ты могла бы…

Марион сочувственно посмотрела на добрую женщину и ровным голосом сказала:

— Не тревожьтесь, матушка, я понимаю. Я давно решила, мне надо уйти.

— Это куда же ты собралась? — нахмурилась Шарантон.

— В Париж.

— В Париж! — мамаша всплеснула руками. — Да где это видано! Молодая женщина, одна, и вдруг в Париж. Что ж ты там делать будешь?

— Найду работу. Буду жить, город большой. Там я буду в большей безопасности. А здесь, вы правы, нам оставаться нельзя.

— Вам? Мальчика можешь оставить мне, — осторожно предложила свекровь. — Прекрасно можешь. В городе он мешать тебе будет, ведь не знаешь, как устроишься. А я пригляжу.