Музыка
В отношениях с музыкой были свои странности. Всегда завидовала маме и ее сестре – у обеих был абсолютный слух. Мама при этом хорошо пела, а тетя свистела и могла таким образом исполнить любое сочинение, отдавая предпочтение немецкой классике.
В школе начала регулярно ходить на концерты в московскую Консерваторию и Филармонию, куда были куплены абонементы. Много лет продолжала туда ходить уже безо всяких абонементов. Потом резко прекратила отношения с этими заведениями и перешла на музыкальные «консервы», тогда еще в виде пластинок.
Перестала слушать живую музыку, потому что очень уставала. С любого концерта возвращалась, еле волоча ноги, как будто вагоны разгружала. Если слушала вокал, выходила к тому же с больным горлом и осипшим голосом, хотя когда успела простыть – непонятно. И это повторялось с такой регулярностью, что решила остановиться.
Позже знакомая пианистка объяснила мне мои «болезни» по части вокала. Оказывается, я весь вечер беззвучно пела с вокалистами, и у меня с непривычки садились связки. А когда стала наблюдать за собой во время симфонических концертов, поняла причину и своих инструментальных усталостей.
Слушая оркестр или солистов, я каждый раз, безо всякого со своей стороны осознанного усилия, слышала в себе другое, параллельное звучание – некое идеальное исполнение того, что играли. И эта работа перманентного слушания сразу двух звучаний, возведения в абсолют и сравнения с реальностью, отнимала все мои силы. Делала это бессознательно, но даже, когда поняла, чем занимаюсь, не смогла остановиться.
С годами это прошло, осталась резкая – до зубной боли – реакция на плохое исполнение и навязчивую «попсу». Если попадаю на такое, стараюсь сразу уйти, чтобы не мучиться.
Симхат Тора
В старших классах школы возник интерес к религии. Думаю, что основным двигателем в этом направлении была музыка. Тогда много слушала Баха, особенно часто его «Страсти по Матфею». Музыка настолько каждый раз потрясала, что решила прочесть Евангелие от Матфея. Мамина сестра Нина, переводчица с немецкого, часто ездила в Германию, и однажды привезла оттуда Библию по-русски в черном переплете с красным обрезом – лютеранскую, как я сейчас понимаю. Прочла все четыре Евангелия. Мало что поняла, но впечатлилась отдельными темами, даже, скорее, отдельными фразами.
Как-то вечером после школы моя подруга, Роза-Валентина, потащила меня на улицу Архипова. Там играла удалая музыка, перед харальной синагогой еврейская молодежь танцевала в круге по случаю праздника Симхат Тора. О празднике, как и о самой Торе, я не имела понятия, Ветхий Завет в тетиной Библии как открыла, так и закрыла. Теперь понимаю, что веселый дух диссидентства изрядно подогревал танцующих и всю собравшуюся толпу, будоража и заражая, – мероприятие было, скорее всего, несанкционированное, хотя тогда мне это не пришло в голову.
Валя бросила сумку на землю и тут же включилась в круг танцующих. По возбужденному блеску глаз и румянцу было видно, что ей все это доставляет огромное удовольствие. Кивками и жестами она приглашала меня присоединиться. Но я стояла у стенки и смотрела. И не могла пошевелиться. Не думаю, что это была стеснительность – хотела, рвалась, но не сдвинулась с места. Физическая неподвижность рядом с общим движением, плюс, нереализованность желания – в голове и во всем теле начался кошмарный вихрь.
– Это же мой народ, мои соплеменники! Они должны быть мне ближе, чем все остальные люди в этой стране, с которыми я общаюсь. Тогда почему я не могу войти в их круг, танцевать с ними, веселиться и быть вместе? Но я не могу… И это не страх, тут что-то другое… Не понимаю…
От этих мыслей все внутри рвалось на части, сердце ныло – среди всеобщего веселья я рыдала, подпирая стену синагоги. Откуда-то пришло знание, что так будет всегда. И как ни старалась отделаться от этого знания, оно непререкаемо висело, среди кипящих мыслей, окруженное непонятной безмятежной пустотой.
Как я не стала христианкой
Первого августа 1968 года мне исполнилось 16. Мы с друзьями отмечали это событие в арбатском кафе, напротив театра Вахтангова. В нашей компании был молодой человек по имени Алеша, в которого я тогда была страстно влюблена. Алеша играл на скрипке, мечтал стать хоровым дирижером и время от времени – мне кто-то сказал – лежал в психушке. То есть это был точно мой вариант – я тогда выбирала невротиков. Кроме прочего, Алеша был сыном православного священника, и мы иногда разговаривали с ним на «божественные» темы. Меня это сильно волновало.
В тот вечер в кафе мы пили вино, и, когда Алеша пошел меня провожать, мы оба были в легком подпитии. Мне шестнадцать, теплый вечер, голова чуть кружится, и рядом со мной человек, в которого я влюблена… Мне показалось… Нет, не показалось, точно знала, что сейчас произойдет все, чего я захочу. Мы могли обниматься, целоваться, говорить о любви… Но что-то меня тогда остановило. Наверное, не хотелось, чтобы наши отношения сложились только потому, что сегодня мой день рождения и мы под кайфом. И я увела нас обоих в другую сторону, точнее, вверх – перевела разговор на какие-то отвлеченные и возвышенные темы.
Мы шли по Калошину, свернули на Сивцев-Вражек, а потом несколько часов бродили по арбатским переулкам и бульварному кольцу. Мы говорили о Боге. С Алешей на эту тему было интересно разговаривать.
В тот раз, помимо прочего, он рассказал мне, что в Загорске (бывшем и нынешнем Сергиевом Посаде) иногда собирается группа христиан, чтобы обсуждать религиозные темы, и там есть люди, которые смотрят на все несколько иначе, чем ортодоксальная православная церковь. (Как будто я разбиралась в постулатах ортодоксального православия…) Алеша был членом этой группы и предложил мне поехать с ним в Загорск, чтобы поучаствовать.
С любимым человеком по божескому делу – конечно, я тут же согласилась! К тому же август я должна была провести с родными на даче, в Заветах Ильича, что на полпути к Загорску. И мы тут же решили, что через неделю в такое-то время я буду стоять на платформе Заветы Ильича в сторону Загорска и ждать, когда Алеша из последнего вагона помашет мне рукой. И тогда я вскочу к нему в электричку, и дальше мы поедем вместе.
Вдохновленная этой волнующей перспективой в назначенный день и час я стояла у края заветинской платформы, вглядываясь в окна последних вагонов всех проезжающих электричек. Мобильников тогда еще не было, да и на даче ни у кого телефонов тоже не было, так что отредактировать нашу договоренность не было никакой возможности. И я просто ждала.
Электрички одна за другой причаливали к платформе и отъезжали, но никто мне не махал из последнего вагона, но я продолжала стоять. Упрямства и надежд хватило часа на полтора. Наверное, хватило бы и на больше, а потом произошло фантастическое событие, которое положило конец не только этому ожиданию, но и моей влюбленности. А заодно и всем моим поползновениям в сторону христианства.
Подошла очередная электричка, я бросилась к ее окнам, чтобы не пропустить заветное махание рукой, пробежала вдоль вагона и снова остановилась в самом его конце. Поезд захлопнул двери, свистнул и тронулся. Из окна последнего вагона вылезла голова мужского пола. Голова смачно харкнула по ветру, и этот плевок попал мне прямо в глаза…
Потом много раз, возвращаясь к этой ситуации, пыталась представить себе, как это могло произойти. Мужик ведь не целился мне в глаза, значит, имел место так называемый «случай». Да, но в контексте моей жизни эта ситуация совсем не выглядит случайной.
Непосредственным следствием, конечно, был шок: слезы, истерика – бродила несколько часов, прежде чем смогла вернуться на дачу. Слишком резкий контраст: слишком мерзкой и грязной оказалась реальность, пришедшая на смену моим высоким эйфорическим ожиданиям. Депрессия продолжалась почти весь август и порядком испортила мне окончание каникул. С Алешей мы потом несколько раз виделись в разных компаниях, но почти не разговаривали и никогда не обсуждали тот день.
