- Это так, - согласилась она, смиряясь, что и его умудрилась заразить этой сентиментальной идиотией. - А ведь я почти ничего о вас не знаю.

- Не соглашусь с вами. Вы знаете обо мне больше, чем многие люди, с которыми я поддерживаю постоянный контакт.

Герда удивленно приподняла брови, спешно припоминая содержание всех их бесед за последние часы, но Кальдмеер не стал развивать тему, заметил только:

- Мне кажется, что я знаю о вас куда меньше, чем вы обо мне.

Герда чуть развела руки в стороны, точно открываясь для удара; кашаса сделала свое дело, в голове поселилась приятная легкость, а язык начал действовать на порядок быстрее мозга, и Вальдес великодушно и бездумно предложила Кальдмееру:

- Спрашивайте. Я - открытая книга. Отвечу на любой ваш вопрос.

Ее порыв его, кажется, обескуражил. Кальдмеер коротко кашлянул, точно бурбон пошел ему не в то горло.

- Не ищите двойного дна, все честно, - подбодрила его Герда. - Давайте, пофантазируйте. Что вы хотите обо мне знать?

Во взгляде его снова прорезалась какая-то непонятная грусть, до странности не вязавшаяся с тонкой, мягкой улыбкой. Но Вальдес не успела спросить, что тревожит Кальдмеера, потому что он заговорил первым:

- Вы сказали, что ваша мать из Канады. Но на уроженку северных краев вы совсем не похожи.

- Скажите спасибо моему папаше, - ответила Герда. - Он из Мексики. Они с маменькой познакомились в Южной Калифорнии - она всегда мечтала стать актрисой, знаете ли, и приехала туда, надеясь попасть в Голливуд. Ее родственница, моя тетка Юлиана, приютила ее, у нее было свое заведение в Сан-Диего и кое-какие деньжата. Актрисы из маменьки, конечно, не вышло, зато она познакомилась с папашей. Он работал на студии осветителем.

- Вы поддерживаете отношения с родителями?

- Мама умерла, когда мне было три года, - ответила Герда и тут же поспешила остановить поток соболезнований, который явно приготовился обрушить на нее Кальдмеер. - О, только не начинайте. Я ведь ее почти не помню. Папаша понял, что один со мной не справится - я всегда была занозой в заднице, и от меня была куча проблем. Он сбагрил меня тетке, иногда приезжал проведать, пока не пропал где-то в своей Мексике. Мне говорили, что его подстрелили.

Кальдмееру, очевидно, нечего было сказать на это. Он только кивнул с траурным видом и снова потянулся потрогать шрам на лице - жест этот был явно полуосознанным и, как успела заметить Герда, обычно сопровождал напряженные размышления или попытку справиться с внезапно подкатившей болью. Чтобы не дать ему опять загрузиться, а повисшей тишине - застояться, она заявила:

- Теперь я задам вам вопрос, идет?

- Задавайте, - ответил он, но без особой охоты. Наверное, стоило придержать язык, но любопытство Герды всегда было сильнее самой Герды.

- Откуда у вас шрам?

Он как будто ждал этого вопроса и одновременно позволил ему застать себя врасплох; бледные пальцы сильнее сжали стакан с остатками бурбона, во всей осанке появилось что-то неуловимое и напряженное, а взгляд серых глаз словно заиндевел, как у мертвеца или призрака. В похожем состоянии Кальдмеер был, когда Герда неосторожно пошутила про гитлерюгенд, и сейчас, очевидно, она опять наступила ему на больное место. Она успела запоздало пожалеть о том, что опять все испортила, прежде чем он коротко и веско ответил:

- Война.

- Вой… - повторила она растерянно, в первую секунду не поняв, о чем он говорит; осознание было резким, как неожиданный удар по затылку, и у Герды вырвался непроизвольный болезненный вздох. - Вьетнам? Вы были во Вьетнаме?

Не меняя выражения лица, Кальдмеер кивнул.

- Вот дерьмо, - высказалась Герда с чувством. - Я не думала, что… вас призвали тогда, да?

- Нет, - ответил он. - Я сам.

- Сам?..

- Не знаю, что мной двигало, - он опустошил стакан одним глотком и как будто немного оттаял. - Наверное, я хотел почувствовать себя… американцем. Вы же помните, у меня с этим некоторые… проблемы.

Он даже попытался вернуть на лицо улыбку, но вышла какая-то мученическая гримаса. Надо было срочно уводить разговор в сторону, но что-то не давало Герде это сделать; она вспомнила, как вернулся с антивоенной демонстрации дядюшка Курт, с трудом нащупывая дорогу перед собой, потому что после стычки с полицейскими у него заплыли оба глаза, и то, как они на пару с тетушкой прикладывали замотанный в полотенца лед к его разбитому лицу; вспомнила и вечер в “Южном ветре” несколько месяцев спустя, когда ей впервые пришлось выйти на сцену в одиночку, потому что танцующая с ней в паре девчонка билась в истерике в гримерной - ее жених вернулся к ней без глаз и пальцев на руках, ничего не говорил и больше не узнавал ее.

- А остальные шрамы? - выпалила Герда, с трудом понимая, что, оказывается, крепко держит Кальдмеера за руку. - Я заметила, когда Руперт вас латал…

- От вас ничего не скроется, - признал Кальдмеер, сдаваясь. - Это тоже оттуда. На память о плене.

- Вы были в плену?..

- Был, - согласился он и с явным сожалением посмотрел на пустой стакан в своей руке. - Но сбежал. Единственный из моего взвода, кто остался в живых.

Герда хотела выпустить его руку, но он, сжав ее пальцы в ответ, не дал ей этого сделать. Вальдес была рада этому - ей было легче от того, что она касалась человека напротив, и она подумала, что Кальдмеер, должно быть, испытывает нечто похожее.

- Давайте не будем говорить о таких печальных вещах, - сказала она наконец, привыкнув к чужому теплу и ощутив, что собравшийся где-то в груди тяжелый ком наконец рассосался. - Надо найти тему повеселее. Хотите, расскажу, как я голосовала по дороге в Вегас, и меня подвез цирк лилипутов?

Кальдмеер, с явным трудом стряхнувший с себя накатившие воспоминания, посмотрел на Герду с сомнением.

- Я боюсь представить себе… характер этой истории.

- Характер этой истории - возмутительно эротический, - хулигански усмехнулась Герда, радуясь про себя тому, что ей удалось отвлечь его. - Все так и было! Чистая правда!

- Я в вас не сомневаюсь, - сказал он без толики осуждения, на что Герда рассмеялась:

- Правильно делаете. Я считаю, что в жизни надо попробовать все… даже игру в карты на раздевание с толпой чуваков, самый высокий из которых достает тебе до локтя. Мы живем один раз, разве нет? А зачем жить, если не чувствуешь себя живым?

- Это и есть ваше жизненное кредо? - вкрадчиво осведомился Кальдмеер. Герда, выловив из стакана кусок лайма и отправив его себе в рот, закивала:

- Можно и так сказать. А у вас есть кредо? Что вас вообще по жизни ведет?

Он задумался, но всего на секунду - очевидно, ему не стоило большого труда отыскать ответ на этот вопрос.

- Делать свою работу, - сказал он до странности бесцветно. - И делать ее хорошо.

- Неплохо, - отозвалась Герда и поморщилась - лайм оказался кислее, чем она думала. - И как? Получается?

- До недавних пор - да, - проговорил он все с тем же странным выражением, как будто ему было сложно выталкивать из себя слова. Герда с шумом вытянула через трубочку остатки коктейля на дне и подумала, что не отказалась бы от еще парочки.

- Что-то изменилось?

Прежде чем ответить, он недолго смотрел Герде в лицо, и она поежилась от ощущения, что его внимательный взгляд пронизывает ее насквозь.

- Да, - тяжело подтвердил Кальдмеер. - Что-то изменилось.

- Это хорошо или плохо?

Он вздохнул:

- Не знаю.

Судя по омертвевшему выражению на его лице, его снова начала одолевать хандра, а Герда не придумала ничего лучше, кроме как протянуть руку и коснуться его лица, погладить по щеке, обвести кончиками пальцев контур шрама; Кальдмеер вздрогнул всем телом, будто Вальдес ударила его током, но не отшатнулся, а когда она убрала руку, машинально потянулся следом.

- Перемены могут быть к лучшему, - сказала Герда, чтобы его приободрить. - Я, например, хочу сменить кайпиринью на чистый ром. Как вам идея?

Наверное, он тоже иногда считал ее невыносимой, но, как и в ее случае, это ничего не меняло. Как показалось Герде, именно в тот момент они окончательно поняли, чем закончится для них этот бесконечный день, оба поняли, что не имеют ничего против - и оба, как показали следующие часы, ошиблись.