Бенни – тот парень с кем она сошлась. «я знаю, что ты не блядь, Хельга». «спасибо. А музона у тебя чё, нету?» «только радио…» она увидала приемник встала включила его. заревела какая-то музыка. Хельга начала танцевать держа стакан с виски в одной руке. танцевала она так себе смотрелась нелепо. вот остановилась осушила стакан запустила его по коврику и подбежала ко мне упала на колени расстегнула мне ширинку и давай мне внизу там финтить. я тоже осушил стакан налил еще. она была хороша. с дипломом колледжа где-то на Востоке. «кончай меня, Хельга, кончай!» в переднюю дверь громко постучали. «ХЭНК, ХЕЛЬГА У ТЕБЯ?» «КТО?» «ХЕЛЬГА!» «МИНУТОЧКУ!» «ЭТО НИНА, Я ДОЛЖНА БЫЛА ВСТРЕТИТЬСЯ ЗДЕСЬ С ХЕЛЬГОЙ, У НАС ДЛЯ ТЕБЯ МАЛЕНЬКИЙ СЮРПРИЗ!» «ТЫ ПЫТАЛАСЬ УКРАСТЬ У МЕНЯ ВИСКИ, БЛЯДИНА!» «ХЭНК, ВПУСТИ МЕНЯ!» «кончай, Хельга, кончай!» «ХЭНК!» «Хельга, блядь ебаная… Хельга! Хельга! Хельга!!» я отстранился и встал. «впусти ее». я зашел в ванную. когда я вышел, они обе сидели у меня пили и курили смеялись о чем-то. потом заметили меня. «50 дубов», – сказала Нина. «25 дубов», – ответил я. «тогда мы ничего делать не станем». «тогда не делайте». Нина затянулась выдохнула. «ладно, дешевка, 25 дубов!» Нина встала и начала снимать одежду. она была из них всех самой трудной. Хельга встала и начала снимать одежду. я налил виски. «иногда непонятно, что, к чертям, тут вообще происходит», – сказал я. «не беспокойся, Папуля, принимайся за дело!» «что именно я должен делать?» «да что тебе, к ебеней маме, хочется делать», — ответила Нина а ее огромная задница сияла под лампой. поэзия тут нужно много отчаяния неудовлетворения и разочарования чтобы написать несколько хороших стихов. не всякий может хоть написать или даже прочесть их. ужин, 1933 когда мой отец ел его губы становились сальными от еды. а когда ел говорил о том как хороша еда и как большинство других не кушает так же хорошо как мы. он любил вымакивать то что оставалось на тарелке кусочком хлеба, издавая в то же время хвалебные звуки скорее похожие на полу- хрюки. он сёрбал свой кофе
громко булькая. потом ставил чашку на стол: «десерт? что — желе?» моя мама вносила его в большой миске и отец вычерпывал его ложкой. плюхаясь к нему на тарелку желе странно хлюпало, почти пердело. за ним шли взбитые сливки, целыми кучами поверх желе. «а-ах! желе со взбитыми сливками!» мой отец всасывал в себя желе и взбитые сливки с ложки — они как будто исчезали в аэродинамической трубе. покончив с ними он вытирал рот огромной белой салфеткой, тер жестко круговыми движеньями, салфетка закрывала ему почти все лицо. после этого извлекались сигареты «Кэмел». он зажигал одну деревянной хозяйственной спичкой, затем помещал эту спичку, не погасив, в пепельницу. еще сербок кофе, чашку на стол, и хорошая затяжка «Кэмелом». «а-ах как хорошо покушали!» несколько минут спустя в спальне на кровати от той пищи что я съел и от того что я видел мне уже становилось худо. одно только было хорошо — слушать сверчков снаружи, оттуда из другого мира в котором я не жил. повезло же мы сидели за общим столом, мужчины и женщины после ужина и почему-то разговор зашел о ПМС. одна дама твердо заявила, что единственное средство от ПМС — старость. были и другие замечания которые я забыл, если не считать одного сделанного тем гостем из Германии, один раз женатым, ныне разведенным. к тому же я видел его с энным количеством прекрасных молодых подружек. как бы то ни было, послушав тихонько наш разговор какое-то время он спросил: «что такое ПМС?» воистину вот человек которого коснулись ангелы. свет был так ярок что мы все отвели глаза. ночлежка не жил ты пока не побывал в ночлежке где ничего кроме одной лампочки и 56 мужиков стиснутых вместе на койках и все храпят разом а некоторые храпки так глубоки и гадки и невероятны — темные сопливые мерзкие недолюдские хрипы аж из самого ада. разум твой чуть не рушится под бременем этих звуков смерти подобных |
