Макдональд была относительно лучше джина. Не так била в голову, но и похмелье после неё не наступало. И она была мягкой. Чересчур мягкой. Несмотря на колючий нрав, в постели она любила, чтобы с ней обращались нежно. А Сириус каждый раз давал ей понять, что за нежностью пусть обращается к кому-нибудь другому. Их секс не про это. Не про нежность, ласку или чертову любовь. Он про опустошение через переизбыток. Когда льёшь красное вино в стоящий на краю стола бокал до тех пор, пока он не сорвётся вниз и не разобьётся. Когда грубость почти переступает тонкую грань жестокости. Когда прелюдия — лишь никому не сдавшийся фарс. Когда болевые точки становятся эрогенными зонами.
И вопреки желанию, он никогда — никогда — не помогал. Как и джин.
Ничего не помогало. Пустота образовывалась на доли секунды, а потом восполнялась с процентами. Льющейся через край ненавистью, прожигающей внутри незарастающие бреши. День за днём их прибавлялось всё больше. Так, что удивительно, как он, затягиваясь ненавистными Мальборо, не пропускал дым из россыпи отверстий по всему телу.
Он так чертовски устал от этой боли, которая ничем не заглушалась. Немного притуплялась физической, алкоголем или мимолётными незапоминающимися оргазмами — и на этом всё. Устал отрывать листы календаря на кухне. Устал искать в толпе одно единственное лицо. Устал бояться случайно встретить его за углом и нарочно прислушиваться к разговором в том же Лютном переулке, надеясь уловить одно единственное имя. Устал от кишащих паразитических мыслей в голове. От обещаний, которые он, оказывается, выдумал.
Ему ведь никто их не давал. Почему тогда он уверен, что слышал их?
Сколько должно пройти времени, чтобы эта усталость отступила? Перестала пожирать его заживо. Ему же было легче. Несколько месяцев он упивался только ненавистью к себе, наслаждался подаренной ремиссией, но стоило утром взглянуть на поганый календарь, болезнь вернулась на своё место в каждую клетку износившейся плоти.
Он практически не спал. Он так давно не спал. Не дышал полными лёгкими, словно кислород, и правда, пропускался через незаметные дыры. Словно прокуренный орган отказывался работать в полную силу, истосковавшись по определенному родному запаху. Не такому приторно-ягодному, как духи Мэри, которыми он сейчас задыхался, уткнувшись в её шею.
Не тот запах. Не та шея. Не те руки, что обнимают.
Вообще всё, блядь, не то!
И какого, собственно, хрена она его обнимает, а вместо стонов доносится ласковый успокаивающий шёпот?
— …пройдет, всё пройдёт, — невесомое прикосновение вдоль позвоночника вызвало приводящую в чувство судорогу, и Сириус, рвано выдохнув, оттолкнулся и от стены, и от Мэри, поправив ей задравшееся выше положенного платье.
— Прости, — всё, на что хватило дара речи. Он проплёлся снова в кухню, забирая со стола оставленную бутылку. Глоток. Ещё один. Мэри наблюдала за ним, прислонившись к арке. — Я помню, мы договаривались это прекратить.
— Ничего, мы вовремя остановились. Договор в силе, — она отобрала у него джин и тоже сделала внушительный глоток, чуть не поперхнувшись. — Мерзость. Но теперь ты не пьянь, налакивающаяся в одиночку. Думаю, надо… — а Сириус её уже вновь не слышал, уставившись на движущиеся припухшие губы.
Просто всё его напускное отчуждение вмиг растворилось, потеряло смысл, и собственные губы зашевелились отдельно от затуманившегося сознания.
— Два года… — прозвучало его голосом. Макдональд застыла. — Сегодня два года. — Сапфировое море налилось сожалением, но теперь Сириуса оно не бесило. — Где он?
— Я не знаю. — И он, кивнув сам себе, прикрыл веками уколотые будто сотней мизерных иголок глаза и под её пристальным взглядом обогнул стол, пройдя к дальней стене, где висел однодневный календарь. — Сириус, он вернётся. Он же обещал.
Легкое движение руки, и календарь рухнул в мусорное ведро.
— Он нихрена не обещал.
Комментарий к Глава 2.1 Тот, кто… Pink Floyd — Dogs
====== Глава 2.2 Против течения ======
Плотно задёрнутые и не пропускающие солнечный свет шторы были его спасением. Благодаря им он мог лежать в погруженной во мрак комнате хоть до полудня. Вакуумная тишина создавала иллюзию пограничного состояния, предшествующего дремоте. И это то, что Сириус называл отдыхом.
Однако, вылезая из постели, он не спешил раздвигать велюровую ткань, подвешенную на массивных карнизах, обходясь одним зажженным торшером или настенным светильником в каждой комнате двухэтажного дома на площади Бедфорд — на самом деле был и третий этаж, но Сириус туда лишний раз не заглядывал.
В полумраке не так бросались в глаза детали, напоминающие ему место, где он вырос. Хоть интерьер здесь был и вполовину не столь вычурным, помпезным и кричащим, имелось и много общего. Резная мебель с изогнутыми линиями и с доходящим до абсурда назначением — тысяча и один вид комодов, украшенных живописными вставками, секретеры с тайниками; рабочие, читальные, игральные, курительные — блядь — столы. Но даже если оставить придирки к рациональности обстановки, декор некоторых элементов всё равно вызывал рвотные позывы. Лавровые веночки, позолоченные лебеди, грифоны и, конечно, куда же без лестницы с балюстрадой! Первая ведь необходимость.
Так что Сириус не впускал солнечный свет, чтобы его проживание здесь было, по меньшей мере, терпимым.
Не проще ли было бы съехать? — объективно вытекающий вопрос. Особенно, вкупе с тем фактом, что его имущество не ограничивалось этим скромным двойником таунхауса на площади Гриммо. Сириус вполне мог бы жить в другом месте, в другом районе. Там самая простецкая и практичная мебель, всего три комнаты, одна ванная и никаких лестниц. Окна выходят не на парк с причудливыми мраморными статуями, а на шумный магловский рынок. Рядом не музеи и арт-галереи, а несколько расположенных подряд подвальных клубов. Там светло, уютно и пахнет заурядной счастливой жизнью.
И с того момента, как Сириус подписал договор купли-продажи, он не прожил там ни дня.
А этот дом в стиле бидермейер ему оставил Альфард Блэк вместе с запасом золота, которого хватит ещё на три поколения таких же расточительных Блэков. Сказать, что свалившееся наследство стало для него неожиданностью — то же, что сказать, мол, Сириус слегка избалован. Когда он ушёл из дома — когда его выгнали — в кармане оставалось галлеонов десять. Сириус потратил их в первые же выходные в Хогсмиде. Ещё несколько десятков завалялось на дне чемодана, и он потратил их в следующие месяцы, спустив остаток, кажется, на свой день рождения. Наверное, не получи он заветное письмо на совершеннолетие, к концу года оставил бы в «Трёх мётлах» все свои хоть чего-то стоящие вещи.
Он не привык задумываться о деньгах. Не хотел привыкать. И как же хорошо, что в итоге ему так и не пришлось обзаводиться столь унылой привычкой.
Вопросом: что за приступ щедрости случился у его родственничка? — он тоже особо не задавался. Брат его матери или — как Сириус её называл про себя — суки, что его родила, мелькал в детских воспоминаниях от силы раза четыре. Не на пышных приёмах — вроде на них Альфарда и не приглашали, не на воскресных обедах. Вообще-то, если так прикинуть, его семья только и делала, что выдумывала поводы, чтобы принарядиться в старомодные платья и фраки, да хорошенько бухнуть… о чём это…ах да! Альфард. Дважды Сириус слышал его имя в ряде красочных нелестных эпитетов, кажется, потому что того не прельщал инцест. Один раз видел воочию на пиру, где главным блюдом было наследство отъехавшего деда. Зрелище, кстати, было непередаваемое, а визгу-то! Сам же дядя предпочел составить компанию им с Регом на галерке, угостив их грильяжными конфетами.
И второй раз — когда тот вернулся из очередного кругосветного путешествия и навестил их в отсутствие родителей. Они тогда уехали понаряжаться и побухать во Францию. Сириус смутно помнил самого Альфарда. Как и все Блэки, он был статным, высоким, с фирменными угольными отпущенными волосами. Худое лицо, длинные пальцы пианиста. Единственное отличие — у него были голубые глаза. Голубые и очень добрые. Вот их Сириус запомнил хорошо. И ещё перекосившуюся физиономию Беллы. Они с Альфардом взаимно друг друга недолюбливали, но кузина его ещё и побаивалась. В тот день дядя отвел его в отдельную комнату и вручил самый значимый для Сириуса подарок.
