США всегда заявляли о своей приверженности делу создания единой Европы. Еще со времен правления администрации Кеннеди обычным призывом является призыв к «равному партнерству». Официальный Вашингтон постоянно заявляет о своем желании видеть Европу единым образованием, достаточно мощным, чтобы разделить с Америкой ответственность и бремя мирового лидерства.
Это обычная риторика. Однако на практике Соединенные Штаты не так определенны и не так настойчивы. Действительно ли Вашингтон искренне хочет видеть в Европе настоящего равного партнера в мировых делах или же он предпочитает неравный альянс? Например, готовы ли Соединенные Штаты поделиться лидерством с Европой на Ближнем Востоке, в регионе, который не только в географическом плане расположен ближе к Европе, чем к Америке, и в котором несколько европейских стран имеют свои давние интересы? Сразу же приходят на ум вопросы, связанные с Израилем. Разногласия между США и европейскими странами по поводу Ирана и Ирака рассматриваются Соединенными Штатами не как вопрос между равными партнерами, а как вопрос неподчинения.
Двусмысленность относительно степени американской поддержки процесса объединения Европы также распространяется на вопрос о том, как должно определяться европейское единство, и особенно на вопрос о том, какая страна должна возглавить объединенную Европу (и вообще должна ли быть такая страна). Вашингтон не имеет ничего против разъединяющей позиции Лондона по поводу интеграции Европы, хотя Вашингтон отдает явное предпочтение скорее германскому, чем французскому, лидерству в Европе. Это понятно, учитывая традиционное направление французской политики, однако этот выбор имеет также определенные последствия, которые выражаются в содействии появлению время от времени тактических франко-британских договоренностей с целью противодействовать Германии, равно как и в периодическом заигрывании Франции с Москвой с целью противостоять американо-германской коалиции.
Появление по-настоящему единой Европы – особенно, если это должно произойти с конструктивной американской помощью, – потребует значительных изменений в структуре и процессах блока НАТО, основного связующего звена между Америкой и Европой. НАТО не только обеспечивает основной механизм осуществления американского влияния в европейских делах, но и является основой для критически важного с точки зрения политики американского военного присутствия в Западной Европе. Однако европейское единство потребует приспособления этой структуры к новой реальности альянса, основанного на двух более или менее равных партнерах, вместо альянса, который, если пользоваться традиционной терминологией, предполагал наличие гегемона и его вассалов. Этот вопрос до сих пор большей частью не затрагивается, несмотря на принятые в 1996 году крайне скромные меры, направленные на повышение роли в рамках НАТО Западноевропейского союза (ЗЕС), военной коалиции стран Западной Европы. Таким образом, реальный выбор в пользу объединенной Европы потребует осуществления далеко идущей реорганизации НАТО, что неизбежно приведет к уменьшению главенствующей роли Америки в рамках альянса.
Короче говоря, в своей долгосрочной стратегии в отношении Европы американская сторона должна четко определиться в вопросах европейского единства и реального партнерства с Европой. Америка, которая по-настоящему хочет, чтобы Европа была единой и, следовательно, более независимой, должна будет всем своим авторитетом поддержать те европейские силы, которые действительно выступают за политическую и экономическую интеграцию Европы. Такая стратегия также должна означать отказ от последних признаков однажды освященных особых отношений между США и Великобританией.
Политика в отношении создания объединенной Европы должна также обратиться – хотя бы и совместно с европейцами – к крайне важному вопросу о географических границах Европы. Как далеко на восток должен расширяться Европейский Союз? И должны ли восточные пределы ЕС совпадать с восточной границей НАТО? Первый из этих двух вопросов – это скорее вопрос, по которому решение должно приниматься в Европе, однако мнение европейских стран по этому вопросу окажет прямое воздействие на решение НАТО. Принятие решения по второму вопросу, однако, предполагает участие Соединенных Штатов, и голос США в НАТО по-прежнему решающий. Учитывая растущее согласие относительно желательности принятия стран Центральной Европы как в ЕС, так и в НАТО, практическое значение этого вопроса вынуждает фокусировать внимание на будущем статусе Балтийских республик и, возможно, на статусе Украины.
Таким образом, существует важное частичное совпадение между европейской дилеммой, которая обсуждалась выше, и второй, которая касается России. Легко ответить на вопрос относительно будущего России, заявив о том, что предпочтение отдается демократической России, тесно связанной с Европой. Возможно, демократическая Россия с большим одобрением относилась бы к ценностям, которые разделяют Америка и Европа, и, следовательно, также весьма вероятно, стала бы младшим партнером в создании более стабильной и основанной на сотрудничестве Евразии. Однако амбиции России могут пойти дальше простого достижения признания и уважения ее как демократического государства. В рамках российского внешнеполитического истеблишмента (состоящего главным образом из бывших советских чиновников) до сих пор живет глубоко укоренившееся желание играть особую евразийскую роль, такую роль, которая может привести к тому, что вновь созданные независимые постсоветские государства будут подчиняться Москве.
В этом контексте даже дружественная политика Запада рассматривается некоторыми влиятельными членами российского сообщества, определяющего политику, как направленная на то, чтобы лишить Россию ее законного права на статус мировой державы. Вот как это сформулировали два российских геополитика: «Соединенные Штаты и страны НАТО – хотя и уважают чувство самоуважения России в разумных пределах, но, тем не менее, неуклонно и последовательно уничтожают геополитические основы, которые могли, по крайней мере теоретически, позволить России надеяться на получение статуса державы номер два в мировой политике, который принадлежал Советскому Союзу».
Более того, считается, что Америка проводит политику, в рамках которой «новая организация европейского пространства, которое создается в настоящее время Западом, по существу строится на идее оказания помощи в этой части мира новым, относительно небольшим и слабым национальным государствам через их более или менее тесное сближение с НАТО, ЕС и т.д.»8
Приведенные выше цитаты хорошо определяют – хотя и с некоторым предубеждением – ту дилемму, перед которой стоят США. До какой степени следует оказывать России экономическую помощь, которая неизбежно приведет к усилению России как в политическом, так и в военном аспекте, и до какой степени следует одновременно помогать новым независимым государствам в их усилиях по защите и укреплению своей независимости? Может ли Россия быть мощным и одновременно демократическим государством? Если она вновь обретет мощь, не захочет ли она вернуть свои утерянные имперские владения и сможет ли она тогда быть и империей, и демократией?
Политика США по отношению к важным геополитическим центрам, таким как Украина и Азербайджан, не позволяет обойти этот вопрос, и Америка, таким образом, стоит перед трудной дилеммой относительно тактической расстановки сил и стратегической цели. Внутреннее оздоровление России необходимо для демократизации России и в конечном счете для европеизации. Однако любое восстановление ее имперской мощи может нанести вред обеим этим целям. Более того, именно по поводу этого вопроса могут возникнуть разногласия между Америкой и некоторыми европейскими государствами, особенно в случае расширения ЕС и НАТО. Следует ли считать Россию кандидатом в возможные члены в обе эти структуры? И что тогда предпринимать в отношении Украины? Издержки, связанные с недопущением России в эти структуры, могут быть крайне высокими – в российском сознании будет реализовываться идея собственного особого предназначения России, – однако последствия ослабления ЕС и НАТО также могут оказаться дестабилизирующими.
