Густав фон Шёнборн. Блеклая спутанная борода, отросшая намного длиннее, чем разрешено по Уставу, лиловые жгуты под глазами. В Орден старый вояка вступил после тридцати шести, когда жена с дочерью погибли от красной лихоманки. Если пиво заканчивалось раньше, чем наступало полное блаженство, он рассказывал о турнире при дворе императора Карла, о минаретах Акры.

Четыре года назад Густав участвовал в подавлении бунта под Щитно. Крестьянам запрещалось иметь дома жернова, новый закон предписывал возить зерно на тевтонскую мельницу и платить.

Кнехты вломились в хату под тростниковой крышей, перерыли тряпьё, кинули посреди земляного пола ручную меленку. Теперь следовало «изничтожить гнёздо ехидны», как выражался великий маршал.

Молодая полячка в красном платке прижимала к себе карапуза и двух светленьких девочек, которая постарше – с плетёным распятием на шнуре.

Густав потряс перед ними круглыми камнями:

– Твоё? Молола?

Баба замотала головой. Рыцарь выгнал кнехтов: «Ну, пошли, пошли отсюда. Не её, значит, меленка».

Всякий раз на этом месте он заливался пьяными слезами и требовал ещё пива. Потом шептал, как командир хоругви велел поджечь дом старосты, как за волосы волокли ту самую девочку с плетёным распятием. Как кинули её в огонь…

На Густава донесли, он лишился пояса и золотых шпор.

– Конечно, любое дело на пользу Ордена – благое, – обронила Грета, перехватывая поудобнее край плаща, – но жечь деревни католиков, костёлы? Детей убивать? После такого местные и обзывают немецких рыцарей псами.

– Своих баронов пусть обзывают, – возразил Антонио. – Шляхтичи сами-то – скажешь, мало деревень польских пожгли, которые под нашими были? А князь литовский католичество принял, да потом избил сотню младенцев во Пскове.

Он затянул на латыни: «Темна юдоль сия грешная, лишь за гробом утешение, и виноградная лоза протянется страждущему» …

– И войдёте в Царствие Небесное, – подхватила Грета, но тут же смолкла и нахмурилась. Перед глазами стояла стеклянная женщина.

Отец Антонио перекрестился, отвернулся, пошуршал рясой. Что-то булькнуло.

– Литовская истинная вера не совсем истинная, – встрял Одо, тряханув носилки. Поль взвыл. – Они самовольно крестились, а это не считается. На местной вере нет добротного немецкого клейма. Теперь Ордену предстоит их обратно раскрестить, и огнём и мечом пролить свет учения заново. Умники – берутся, за что не знают, переделывай потом. Великий маршал каждый раз это говорит, когда в строю стоим, у меня уже из ушей лезет. Ты, Генрих, чем слушаешь? Гульфиком?

– Язичьники! – вскричал вдруг Поль. – Мы им несиём эту, как её… кирест! Чьего они нас бьют?

– Сильно бьют, – заметила Грета. – Тысячи белых плащей устлали поле под Танненбергом.

– А уж сколько добра там осталось, – крякнул Одо.

Грета подозрительно покосилась через плечо. После сражения коротышки неделю никто не видел, думали – избавились. Когда же появился в замке, стал в два раза толще. Плюхнулся мешком с лошади, а из сапога вывалилась очень знакомая цепочка. Именно такая сверкала на груди погибшего маршала Куно Лихтенштейна.

Отец Антонио перехватил носилки и сказал:

– Это мы под землёю ползаем, аки гремлины. А братья с печального поля давно уж сидят за столами с угодниками, пьют вино и закусывают изюмом.

– Ага, и золото им ни к чему, – пробубнил Одо, разминая затёкшие руки.

Бриан вложил меч в ножны и сменил Грету. С потолка уже не сочилась вода, ход стал шире. Коротышка то и дело склонялся к раненому, который что-то шептал.

– Рана тяжёлая, вряд ли оправится, – вздохнул Одо.

Отец Антонио дернул плечом и тоскливо глянул на нечто, спрятавшееся под складками рясы. С носилок раздался хрип.

– Вы не доташите меня до Даньсига, – прошептал Поль, задыхаясь. – Отипустите в рай.

– Устав говорит нам заботиться… – начала Грета, но Одо зарычал:

– Проклятие, Генрих! Мы должны выполнить поручение мейстера, а тут чёртов призрак, и наверху куча клятых поляков. Отец, читайте отходную.

Плащ положили на землю, братья запели молитву. Неужели они вот так запросто добьют весельчака Поля де Сурте? Кто это сделает? Бриан? А если… если ей придётся? От правой кисти пошёл холод, словно рука уже заносила клинок.

Нет. Нет!

Умирающий подозвал Грету к себе, она стала на колени и услышала шёпот:

– Поселуй меня.

Грета прикоснулась губами к мокрому лбу, но Поль с неожиданной силой притянул к себе и впился в рот.

Она еле вырвалась, отшатнулась, спина клацнула о кирпичи. Отдышавшись, выдавила:

– Поль, ты чего? Содомский грех…

Бриан с подозрением рассматривал Поля, который пытался смеяться, зажав живот. Одо откровенно хохотал. Неужели это была шутка? Они вовсе не собирались никого добивать, просто разыгрывали? Вот идиоты.

– Да хватит тебе, Генрих! – выдавил сквозь смех Одо. – Мы-то знаем, что ты девушка.

Грете вдруг показалось, как будто она в кошмарном сне, где идёшь по улице, прохожие оглядываются, ты смотришь на себя и видишь, что забыл одеться. Она пробормотала:

– Но… Откуда? Четыре года без нормального мытья, переодевание у коня в стойле, чёртов гульфик натирает… Как вы могли догадаться? Вам комтур открыл?

Бриан отводил глаза и весь покраснел.

– Комтур скажет что-нибудь, жди, – ухмыльнулся Одо. Те семь зубов, которые у него остались, походили на болотные осины. Хотя нет – кривее и желтее, и ещё больше лишайника. – Это Поль ещё в прошлом году заметил, когда ты после тренировки стянула кольчугу и оказалась в мокрой рубашке. Не знаю уж, какие прыщики он там разглядел, я бы ни в жизнь не догадался, у Феда побольше будут. Но мы потом проверили в гданиско.

– Получается… – Грета попыталась сглотнуть, однако в горле совсем пересохло. Восьмиугольник навершия лёг в ладонь; даже он не успокаивал. – Весь замок обо мне знал?

– Почему это – весь? – оскорбился Одо. – Только братья. Ну и отец Антонио.

Грета взглянула в сторону священника: тот прятал улыбку и быстро-быстро перебирал чётки. Подняв плащ, снова двинулись в путь. Одо продолжал:

– Начальству мы не докладывали, полубратьям и кнехтам не говорили. Да кто бы проболтался, того бы Бриан сразу в гданиско утопил. Не представляешь, он с тобой как наседка…

«Гданиско» называлась башня, к которой ходили из Высокого Замка по длинной галерее с целью… гм… излить лишнее. Под башней протекал ручей, туда с большой высоты и валились все отходы. Поговаривали, что пол в гданиско откидывается, если потянуть за специальную верёвочку; именно из-за этого неугодные мейстеру люди бесследно исчезают. Якобы.

Каждый раз, когда Грета посещала данное удобство, она боялась потянуть не за ту верёвочку.

========== 7. Бой под землёй ==========

Стало суше. Коридор раздался вверх и в стороны, открылся небольшой круглый зал. У стен валялись тонкие доски и обручи – видимо, когда-то здесь стояли сундуки. Тайная сокровищница Ордена? Разбойничий схрон? Никто этого уже не мог сказать, и ни одной монеты давно не осталось.

От сапог поднимались облачка пыли. Нести плащ было неудобно, край так и норовил выскользнуть из ладони Греты. Шедший первым с факелом Бриан резко вскинул руку – все остановились.

И тогда стало слышно шаги сзади. Металлические, ритмичные, как будто идёт больше одного человека, но в ногу.

Поля устроили подальше, возле остатков сундуков, воткнули в щель факел. Отец Антонио присел рядом, сложил ладони перед носом. Все остальные достали из заплечных мешков шлемы, взвели арбалеты и прижались к стенам у прохода. Грета глянула во тьму: там плыли два огромных синих глаза, свет от них блестел на влажных стенах.

Двое.

Арбалет новенький, с железной дугой, с немецким воротом, по ручке вьются цветы. Он не подведёт.

Шаги ближе. Бриан покачивает головой – рано. Ближе… Кивает – залп!

Грета нажала рычаг, метя по светящимся кругам.