Безумным вихрем метались мысли,

А он стоял и смотрел безмолвно.

Семь лет назад тьма над ним зависла,

Он жаждал встречи, определённо.

И вот трепещет теперь пред нею

Под взглядом яркой рябины спелой.

Неудержимой бедой своею,

Детской мечтой первой неумелой.

Коснуться стана желают руки,

А губы в жажде изнемогают,

Терпеть разлуку годами муки,

В душе надежда и боль пылают.

Она заглянет в глаза пытливо,

Касания жгучим железом ранят.

Стоять смиренно – невыносимо!

Она в душе у него читает.

Улыбка лёгкая губ коснётся.

"Живи, спаситель", – шепнёт украдкой.

Стеная, жаждет, но отвернётся

И растворится во тьме Загадкой.

Он шустро бежал по лесу, беспощадно ломая молодые деревца и давя в щепы старые пни. Свирепый оскал полыхал ненавистью, возмущение переполняло глаза, алой пеленой застилая желтизну.

– Да как посмел он, ничтожный, немощный человечишка да кота учёного, всей нечистью лесной уважаемого, да грязной ножищей! – бурчал он, а шерсть на загривке топорщилась, костяными наростами вверх пухла, мехом богатым да шёлковым ширилась. Когти кинжалами острыми ветки в труху превращали, землю месили да резали. Глаза фонарями светились да из глазниц повылазили, пасть раздалась акульей усмешкой да зубами в несколько рядьев. Тело вытянулось, мощными бугристыми мускулами заиграло да затрепетало в предвкушении отмщения. Уж и слюна вязкой струйкой с уродливой пасти зависла, как тут перед мысленным взором явились глаза васильковые да молящие. А дорога уж близко, и свет фар злой туман разгоняет. «Ты не гневайся, свет-Баюнушка! Ты прости смертному неразумному. Не подумавши, он разобиделся, раскручинился, не опомнившись.»

Стыдно тут стало ему, пригорюнился. Не послушал он милую девицу, вслед помчал окаянным обидчикам. Рвать, кромсать на кровавые клочья жаждал зверь внутри, с цепи золочёной срывался. Обуздал того умный кот Баюн, да поздно уж, вот и зверь громыхает железный. Кинулся мимо повозки, одумавшись, под колёса, да там и растаял.

Машина резво скакала по кочкам, надрывно рявкая перегретым мотором и нещадно тряся в своих тесных недрах усталых путников. В этом году этнологов и фольклористов исторического факультета направили на практику в глухую забытую деревеньку где-то глубоко под Курском. Хорошо, что в конце мая и начале июня стояли тёплые сухие деньки, а то в Большое Лукошко ни за что бы не доехать по Российскому бездорожью. Валерий Витальевич, строгий, худой, как цапля, куратор группы, меланхолично покачивал головой, отбивая длинными ухоженными пальцами в такт по рулю любимого авто мотив льющейся из колонок песни. Трое парней и одна курносая девица душевно подпевали на заднем сиденье. Володя с Семёном забавно кривлялись, а Витя, по-хозяйски притянув Оксану к себе, что-то нежно шептал ей на ушко. "Любовь…" – пронеслось в голове у куратора, и он грустно улыбнулся. Жена с маленькой дочкой остались далеко позади, в старой ветхой пятиэтажке, а он в компании шумных подростков колесит по бескрайним просторам России. Ещё раз кинув взгляд на навигатор, Виталич хмуро сдвинул брови. Где-то тут должен быть поворот. Сбавив скорость на своём внедорожнике, он внимательно всмотрелся в густую растительность.

– Что там? – встрепенулась Оксана, оттягивая вниз сбившуюся маечку.

– Да вот ищу поворот, – растерянно оглянулся куратор и поправил соскользнувшие с переносицы очки.

Природа вокруг поражала своей обворожительной прелестью… Лето обещало быть жарким и щедрым. Уже сейчас пышные кроны деревьев лениво покачивались, будто танцуя под одним им слышимую мелодию ветра, а ведь было только начало июня. Солнце уже палило вовсю, благодатно прогревая матушку землю, вспенивая и размягчая плодородный чернозём для тоненьких всходов, даров богини Живы. Игривые солнечные забияки беззаботно скакали по окнам, нещадно слепили глаза и задорно прятались в юной сочной листве. А запах! Какой одуряющий аромат витал в волшебном лесу! Смесью трав колдовал дикий ветер-проказник, терпких, пахучих, со сладкой изюминкой мяты и капелькой можжевельника. Куда б ни метнулся очарованный взгляд, повсюду царило благолепие. Песнь насекомых и птиц серенады пленили усладами слух. Забыв обо всех тревогах и печалях, внимали путники сквозь полуопущенные стекла окон всему залихватскому бунту первозданного дивного великолепия.

– Осторожно! – взволнованно вскрикнул Витя, сжимая побелевшими пальцами спинку сиденья водителя. Витальич резко затормозил, и ошарашенные спутники воззрились на шустрое колючее семейство, перебегавшее через дорогу. При этом большой ёж стоял посреди невзрачной колеи и ждал, пока последний серый комочек юркнет в придорожную траву. Только тогда отец семейства повернулся к автомобилю и, смешно пошевелив носиком, спешно скрылся за всеми.

– Я не понял… – басовито отметил Семён. – Он что, нам "спасибо" сказал?

Вовка тут же заржал, как породистый конь.

– Конечно, тебе персонально! Спасибо, говорит, Сёмыч, что деток моих пропустил. Ай… – белобрысый верзила только слегка ткнул лопатоподобной лапищей по затылку кривляющегося на переднем сиденье Вована, а тот, словно пинг-понговый шарик, едва не влетел лбом в ветровое стекло.

– Эй, полегче, медведь. Я обещал вернуть вас жившими и здоровыми, а ты мне тут студентов калечишь. – смеясь, пожурил того куратор.

– Так то студентов, Виталич, а Вовец у нас клоун. – парировал богатырь, гогоча во всю силу своих богатырских лёгких.

Витя хмыкнул, а Оксана тихонько хихикнула, и только лишь Вова злобно зыркнул в окошко, затаив лютую злобу.

– Поворот, Виталич! – вздёрнулась девушка, тыча пальцем в буйную растительность. И впрямь, среди пышной листвы низких деревьев едва просматривался чуть заметный просвет. Туда и свернули наши герои в предвкушении чудесных историй на пути в неизвестную сказку. А у Виктора сильно заныло колено, он невольно поёжился и тревожно взглянул на доверчиво льнущую к нему однокурсницу.

По нраву парню была девица: и стройный стан, и улыбка милая, да только сердце чего-то ждало, давило тягой неумолимою. Ему бы досыта ею напиться, впиваться сладко в губ вишни пурпурные, а он потянется, да боится, словно на привязи чувства бурные. Порой почудится цвет рябиновый в глазах прелестницы, враз сердце сожмется от боли жгучей. Сам не понимая, живёт так уже семь долгих лет. И вроде всё хорошо у него в жизни складывается, а нет-нет и начнёт жутко ломить колено – то разболится-разноется давняя травма забытая. Стёрло время из памяти подробности происшествия, или не время, почём ему знать, простому-то смертному. Лишь только перо чёрное ветхой памяткой на брелоке болтается, да не поистрепалось ещё, не скукожилось. Всё такое же гладкое да блестящее, будто вот только сейчас чёрной птицей подарено. Вздохнул горестно парень да притянул крепче к себе рядом сидящую девушку, чтоб зарыться в смоляной водопад шелковистых волос да вновь ощутить томящуюся боль в глубине юного сердца.

Вынырнув наконец-то из прекрасного чудного леса, куратор присвистнул. Ровной жёлтой полосой стелилась грунтовка до самой крохотной деревеньки.

Перед восхищенными взглядами неискушенных городских обывателей предстала первозданная сельская идиллия. Небольшие белые домишки, ухоженные чистые дворики, ровный частокол изгородей, навесные пестрые калитки. В огородах на задворках ровные грядки полнятся пузатым урожаем. На густом выгоне, мерно двигая челюстями, пасутся рыжие бурёнки. Тут же резвятся и козлята, теребя вымя рогатой мамки требовательными мордочками. Повсюду радужным великолепием пестрит птичий двор, и девка в голубом сарафане до пят, закрутив в куль русую косу, щедро сыплет зерном. Непередаваемый деревенский колорит ошарашил, заставил потерять дар речи непрошенных гостей. Забывшись на миг, они с замиранием сердца внимали открывшейся картине.