– Нет, зачем же. Хвалить не нужно, но и ругаться не стоит, – посетовала Алина, – от ругани тачка не реанимируется.

– Что? – округлил глаза Батанов. – Не реанимируется? Иди, Кузина, иди, работай! Не пей мне кровь, пожалуйста, а то я жене пожалуюсь. Ей не понравится, что кто-то ещё жаждет моей крови. Она не отдаст другой ни капли из моего организма. Кстати, что у тебя с лицом?

– Ничего, – обиделась Кузина, – обычное лицо. Щёки горят немного.

– И не только щёки, у тебя сплошной пожар на лице.

Алина окончательно обиделась и отправилась рассказывать байки и анекдоты обладателю римского профиля. Тот бесновался в каморке: бегал взад-вперёд по тесной комнате и что-то бормотал сквозь зубы.

– А-а, это опять вы! – набросился он на Алину, как изголодавшийся пёс. – Где вы ходите?

– У начальства была, а что?

Мужчина задохнулся от негодования. Мотал головой, не в силах произнести что-либо членораздельное. В каморке потемнело, как перед грозой.

– Я только хочу, чтобы исполнилось моё единственное желание, чтобы исполнялось всё, что я хочу! – выпалил мужчина, справившийся с внезапным онемением.

– Вы хоть поняли, что сказали? – вежливо осведомилась Кузина.

Потерпевший замолчал и присмотрелся к Алине:

– А что у вас с лицом?

– Ничего, щёки только горят.

– А-а, – замотал головой мужчина, – скажите, когда вы займётесь моим делом. У меня машину угнали? Я хочу знать, кто это сделал!

– Я тоже.

– А-а, – махнул рукой мужчина с римским носом, – когда вы наконец начнете расследовать моё дело?

– Я и сейчас этим занимаюсь.

– Каким образом?

– Вас слушаю.

– После разговора с вами у меня появился полноценный комплекс неполноценности! – крикнул мужчина, застонал, рывком открыл дверь и исчез в недрах уголовного розыска 133-го отдела полиции.

Алина посмотрела на себя в зеркало. Огромные красные и розовые пятна испещрили добрую половину лица.

«Аллергия! – ужаснулась Алина. – Проклятый чудо-крем. Проклятая продавщица! Она подсунула эту гадость мне назло! Что делать? Делать-то что?»

Алина посидела некоторое время перед зеркалом, затем вспомнила, как мама говорила, что нельзя долго смотреть на своё отражение. Это опасно. От зеркала исходит угроза всяких мистических осложнений. Алина побегала по комнате, мысленно ругая себя и продавщицу. Она напоминала себе потерпевшего с классическим профилем, который только что как оглашенный носился по каморке, пытаясь найти справедливость в самом несправедливом из миров.

«Что ж, придётся ходить с этим лицом! И не только ходить, но и жить. Другого нет и не будет».

Кузина полистала дело, выписала какие-то фамилии и отправилась на поиски потерпевшего с комплексом неполноценности.

Виктор Степанович угощал кофе незадачливого потерпевшего. Придвинул чашку поближе к краю, сыпанул две ложки растворимого кофе и залил крутым кипятком.

– Кто ж так кофе заваривает? – поморщился мужчина.

– Я так завариваю. Вы лучше скажите, чего вам надо?

– У меня машину угнал-и-и-и-и-и! – заныл горбоносый.

– И что? У всех угоняют. Пока существуют машины, их будут угонять. Или стремиться угнать. Лучше скажите, как вас звать-величать?

– А вам зачем? Вы кто такой?

Вопрос повис в воздухе. Степаныч оглянулся, словно вопрос предназначался не ему. В кабинете никого не было. Батанова снова вызвали в главк на разбор полётов. Виктор Степанович понял, что спросили именно его и приосанился, готовясь озвучить ответ. Он так привык к своему месту в этом здании и на этом этаже, что любой вопрос расценивал как скрытую угрозу.

– Я – полковник милиции!

– Полиции? – уточнил визави.

– Милиции, я сказал! Милиции. Начальник 133-го отдела. Я бессменно руководил отделом целых тридцать лет. Без отгулов и отпусков. День в день.

– Бывший?

– Бывших не бывает, – миролюбиво вздохнул Виктор Степанович. – Оттрубил тридцать лет, а покою нет. Устроился вот на полставки. Ребята меня уважают. А вас-то как звать-величать?

– Виталий Георгиевич я. Поплавский. Я не один. Нас много. Мы будем жаловаться. Они на крыльце ждут.

– Подождут. Разберёмся.

Виктор Степанович забеспокоился. До него дошло наконец, что Батанов не отделается с этими угонами на шармачка. И в главке отдел засветился, и потерпевшие наседают. Недаром говорят, что грядёт год Козла.

– Когда вы разберётесь? Долго ещё ждать? Посадили на дело какую-то ненормальную девицу, она вся красная, больная. У неё температура.

– Сказал бы я, что у неё и какая температура, – проворчал Степаныч, – вы вот что, уважаемый, шли бы домой, а мы здесь похлопочем, чтобы вашу машину дорогую вам вернуть. Прямо к Новому году!

– Не верю! – заупрямился Виталий Георгиевич. – Не верю – и всё! Я уйду, а вы сразу забудете про меня.

– Может, забудем, а может, и не забудем. Вы идите, идите, уважаемый, жене помогите, салаты там порежьте, картошечку почистите. Глядишь – всё само собой рассосётся.

– Какие салаты? Ну уж нет, уважаемый! Ничего не рассосётся. Я жалобу напишу! Мы напишем. Нас много! Думаете, у нас безвластие? Я найду на вас управу!

– Это какую управу вы пойдёте искать? – прищурился Степаныч.

– Какую надо, такую и найду! Мало вам не покажется. – С этими словами Виталий Георгиевич выскочил из кабинета.

По пути он чуть не сшиб Кузину. Она пошатнулась, задрожала, даже каблук вроде как подогнулся, но устояла, и каблук выправился. Алина вздохнула, покрутила пальцем у виска и приступила к борьбе с дверью. На этот раз Кузиной повезло – борьба продолжалась недолго. Степаныч подумал, что Поплавский одумался и решил помочь ему открыть дверь. Увидев Алину, бравый пенсионер сдулся. Улыбка растаяла, рот запал. Степаныч, кряхтя, уселся в кресло.

– Что это ты закраснелась, девушка?

– Какая я вам девушка, Виктор Степанович? Все девушки на улице. А я лейтенант полиции Алина Юрьевна Кузина.

– Ну-ну, лейтенант так лейтенант, хоть капитан, я что, я не против, – заворчал Степаныч, передвигая чашки на столике. – Лучше скажи, как ты угонщиков собираешься хватать? Они ж от тебя убегут. Как увидят болячки на лице – сразу спрячутся. Век не догонишь!

– Какие болячки? А, Степаныч, не обращайте внимания, это аллергия на чудо-крем. В магазине подсунули. Вечером пойду разбираться.

– Ты разберёшься, как же! Скромность украшает. Всю красоту потеряла. Получилась скромная, но не стильная. Не пойдут опера с тобой на задержание. Не пойдут.

– Виктор Степанович, миленький, а почему не пойдут?

– Страшная ты стала. Как ведьма прямо. А ведь была хорошая девчонка. А сейчас тьфу, и всё! Стыдно на люди показаться. Ты иди, иди, работай!

Алина хотела спросить, мол, куда идти и как работать, но застеснялась. Это нечестно. Сама должна справиться. Она вздёрнула голову и вышла, не попрощавшись. В коридоре толпились оперативники. Увидев Алину, мужчины громко заржали. Кузина остановилась, подумала и тоже засмеялась. А что было делать-то?

На часах около шести. Мама должна быть дома. Она возвращается в пять. Алина припустилась бегом. Мама вылечит. Стоит ей узнать, что опера не берут любимое дитя на задержание из-за нетоварного вида, – сразу от всех напастей избавит. У мамы золотые руки и любящее сердце. По запаху жареной рыбы, доносившемуся из-под двери, Алина поняла, что не ошиблась. Мама готовит ужин. Аромат на весь квартал. Кузина не стала звонить, открыла дверь своим ключом.

– Мама! Мне нужна срочная помощь!

– Что случилось, доченька?

Окутанная кухонными ароматами, с маслянистыми руками, мама бережно обняла дочь, затем отстранилась и спросила:

– Говори, чем лицо угробила?

– Мам!

– Не мамкай! Говори! Признавайся!

Алина принесла из комнаты чудо-крем. Обошлось без объяснений. И без комментариев мама поняла, что случилось с дочерью.

– Да, даже в Союз потребителей не пожаловаться, – произнесла она, с грустью рассматривая цветную наклейку на тюбике.