– А ты Кощею-то не перечь! – Мокша стукнул по столу перепончатым кулаком и грозно завращал рыбьими глазами. – Князь сказал: собирай обеих дочерей в дорогу – значит, так тому и быть!

А сам навий правитель улыбнулся, растянув тонкие сухие губы, и молвил ласковым шелестящим голосом:

– Нешто ты, Неждан, неуч какой? А с виду вроде вроде умный мужик. У нас в Нави никому не возбраняется по нескольку жён иметь. А уж мне-то вообще никто ничего запретить не может. Али ты хочешь попробовать?

Василиса никогда прежде не видела отца таким несчастным: у него тряслись коленки, зубы стучали друг о друга, а лицо стало белым как полотно. Купец несколько раз открывал и закрывал рот, потом во взгляде появилась мрачная решимость – какая бывает только перед прыжком с обрыва в воду. В таких случаях обычно говорят: «Или пан, или пропал». Ох, только бы не натворил чего непоправимого…

Она успела вмешаться прежде, чем кто-либо другой раскрыл рот:

– Эй, княже, – с губ сорвался нервный смешок. – Вижу, я тебе по нраву пришлась?

– По нраву, – осклабился Кощей, подтянув пальцем ворот своего бархатного кафтана, будто бы ему вдруг жарко стало. – Похоже, обманул меня Мокша, старая жаба! Говорил, мол, только младшая дочь моего придирчивого взгляда достойна. А средняя – обычная замухрышка. Небось, сам жениться на Василисушке хотел, а?

Он отвесил болотнику подзатыльник, и тот, съёжившись, заверещал:

– Н-никак нет, дорогой Кощеюшка! Поклёп это! Не нужны мне эти бабы! Ну не в смысле вообще не нужны, а токмо дочки Неждановы! Для тебя искал, старался. А Василиска ой хитра – небось в зеркальце твоё смотрелась и волосы начёсывала, чтобы жениху понравиться. Так ведь, признавайся!

– Так, – не стала спорить Василиса. – Глянула я на князя-то и подумала: хочу, понимаешь, княгиней быть. Вот только слыхала я, что младших жён может быть много, а княгиня всего одна. Это правда?

Кощей важно кивнул, теребя костлявыми пальцами нагрудную цепь.

– Правда. Эту честь сперва заслужить надобно.

– Я заслужу! Сделай меня княгиней, а Даринку оставь дома. Может, нехорошо так про сестру говорить, но она тебе не пара. Ты вон какой – бессмертный! Значит, мудрый. А она у нас дурочка набитая.

Заслышав такое, Даринка охнула. Её синие глазищи наполнились слезами, губы искривились в плаксивой гримасе.

Василисе хоть и жаль было сестру, но она беспощадно добавила:

– И неумеха к тому же. Всё из рук валится. Пироги не печёт, хату не прибирает, даже песни поёт – ну чисто телега несмазанная скрипит. Наша кошка Мурка и то мелодичнее мурлычет. Одно слово – негодная невеста.

Тут уж Даринка не сдержалась – разревелась в голос. А Василиса, закатив глаза, подумала, что у сестры и правда волос долог, а ум короток. Неужели не понимает, глупая, что её спасти пытаются и нарочно оговаривают, чтобы Кощея отвадить.

– Странное дело, – навий князь поскрёб длинным ногтем острый гладко выбритый подбородок. – Ежели ты в моё зеркало смотрелась да так похорошела, что глаз не отвести, – значит, душа у тебя красивая, добрая. Оно ведь не просто всех девиц пригожими делает, а обнажает, так сказать, внутреннюю суть. Было бы у тебя сердце с червоточинкой, сразу бы и на лице отразилось уродство. Значит, ты врёшь. Зубы мне заговариваешь, чтобы сестру избавить от постылого жениха, – он усмехнулся и тут же вновь нахмурился, сдвинув кустистые брови к переносице. – Не выйдет, Василисушка. Ты хитра, да я хитрее. Не зря сотни лет на белом свете живу, все ваши бабские уловки насквозь вижу. Да и, по правде говоря, плевать мне, что невеста негодная. Я с ней не книжки читать собираюсь. А пирогов да пряников слуги напекут.

Он встал из-за стола, и Василиса ахнула – навий князь был не только тощ как жердь, но и высок – на целую голову выше батюшки.

Мокша тоже вскочил (его лысая макушка едва доставала Кощею до груди), запрыгал рядом, смешно шлёпая губами:

– В общем так, Неджан Афанасьевич, чтобы к завтрему Василиска и Даринка были готовы. Сундуков особо много в телегу не грузи: для Кощеевых невест у нас одёжа найдётся, да получше, чем нонешняя. Всякие притирки и снадобья для бабьей красы тоже ни к чему – в Нави всё, что душеньке угодно, есть. Пущай попрощаются с подруженьками, повоют до восхода, как сыздавна положено, а как светать начнёт, так сразу и поедем жониться.

– Но… как же… – начал было Неждан, но наглый болотник нетерпеливо отмахнулся.

– За откупные не переживай. Слово Кощеево – закон. Хочешь злато – будет злато. Каменьев драгоценных тоже отсыпать могём. Али шелков навьих наитончайших для лавки твоей? Ты, главное, скажи, купец, чего сам-то желаешь?

Отец пожевал губу и вдруг еле слышно попросил:

– Хочу с Навью торговые дела вести. И чтобы другие купцы таковой привилегии не имели. Чтоб ни у кого другого не закупался князь, а только через меня все сделки шли.

Заслышав такое, Василиса не сдержалась – всплеснула руками. Вот, значит, какова цена родительской любви? И тут же обругала себя мысленно: их батюшка не богатырь, не воин. Станет перечить Кощею – верную погибель найдёт. А так хоть семье польза будет. Может, для Златки жених хороший сыщется. Должна же хоть одна из трёх сестёр найти своё счастье?

Но повыть-порыдать и правда хотелось: жизнь свою молодую едва начавшуюся оплакать. Что уж говорить – сама виновата. И Даринку не спасла, и себя погубила. Оставалось только высоко поднять голову, выйти из дома, чувствуя спиной внимательные взгляды непрошеных гостей, на негнущихся ногах дойти до отцовской конюшни и, рухнув в сено, дать волю горьким слезам.

Именно там Василису спустя четверть часа нашла работница Марьяна и, уперев руки в бока, хмуро вопросила:

– Ну что, прорыдалась?

И, получив утвердительный ответ, добавила:

– Давай теперь думу думать, как вас с сестрой избавить от лихой участи. Мы все у бабки Веданы собираемся. Ты пойдёшь?

Василиса, сглотнув слёзы, кивнула.

Признаться, она уже ни на что не надеялась, но теперь, заслышав имя старой ведьмы, воспрянула духом. Потому что уж если кто и может помочь избыть беду, так только она. Не зря же её называют хранительницей Дивнозёрья!

Увы, надежды оказались преждевременными. Бабка Ведана хоть и была мудрой колдуньей, но верного средства от всех бед разом у неё в кладовой, увы, не сыскалось.

Посмотрев на заплаканное лицо Василисы, старуха сокрушённо цокнула языком и, сунув ей в руки глиняную чашку со свежезаваренными ароматными травами, шепнула:

– Ну что, заварила кашу, девица-красавица? Теперь хлебать – не перехлебать!

Василиса шмыгнула носом и пригубила обжигающий напиток, почти не чувствуя жара на искусанных губах. Они болели, да. Но на душе было ещё больнее.

Ей на руки спланировал бабкин питомец – коловерша по имени Пушок, рыжий, как закатное осеннее солнышко. Распластал крылья по коленям, будто обнимая, и ткнулся сухим носом в ладонь. Утешить хотел, наверное… Василиса со вздохом потрепала его между ушей, увенчанных смешными кисточками. Эх, жалко, ты, Пушочек, говорить не умеешь. Хотя, может, оно и к лучшему. А то сказал бы сейчас: мол, дура ты, Васька. И был бы прав.

Дикие коловерши – удивительные существа, больше всего похожие на помесь кошки с совой – с давних пор населяли леса окрест Дивнозёрья, но людям на глаза старались не показываться. Благо это было не так-то сложно: они умели становиться невидимыми, и лишь колдовскому взгляду под силу было разглядеть коловершу, который не хочет быть замеченным.

Пушка Василиса пару лет назад нашла в лесу – раненого и совсем выбившегося из сил. Подобрала зверушку да и отнесла бабке Ведане на лечение. Сама тоже с зельями да отварами помогала, выхаживала, как могла, ночей не досыпала – всё бегала проверять, как там Пушочек (именем этим она сама его нарекла, и коловерша с радостью на него откликался). Сперва они с бабкой думали выпустить Пушка по весне в лес, но тот, перезимовав, не захотел улетать да как-то так в ведьминой избе и прижился. А как освоился да поздоровел, сразу начал жрать за троих.