«В вашей смерти должны еще гореть ваш дух и ваша добродетель, как горит вечерняя заря над землей».

Фридрих Ницше.

I

Глава 1.

О, Картхадашт! Слово звучало, резонировало словно музыка, расходилось по телу приятными волнами. Слово, впитавшее все родное и близкое. Отчий дом мой – Карфаген.

Наша цивилизация, всё, что построили мы, наши отцы, деды, прадеды – наследие, теперь на пороге гибели. Спасения не будет, предпринимать что-либо – слишком поздно. Боги вынесли приговор. Наш палач – военная машина Римской Империи – уже занес меч над головой моей нации.

Ганнибал любил цитировать Александра Великого: «Не может быть в Азии двух царей, как не может быть на небе двух солнц.» Вековая война подошла к концу и теперь наше солнце погаснет.

Когда-то мы и римляне были друзьями. Мой отец застал то время, да. Но прямо сейчас, когда после трех лет осады, их воины врываются в город, чтобы выплеснуть с нашей кровью всю накопленную ненависть, в это невозможно поверить.

Меня зовут Малх Хамилькарт. Я осаждал и грабил Сагунт1 вместе с Ганнибалом. Греческие гоплиты, пращники за дорого отдали свои жизни. Я и сам получил снарядом в бедро. Помогла броня, иначе хромал бы сейчас как старая кляча. Гехеону, братцу моему, копьем едва голову не пробили. Сказал, что оставит разбитый шлем на память.

Сражались яростно, греки эти, но разве под силу им было сдержать натиск Ганнибала? В Сагунте мы начали Вторую Войну. Именно его осада и привела к тому кошмару, что сейчас оскверняет мои глаза.

Ганнибал Барка всегда знал, что делает. Он призывал нас быть сильными, брать от жизни всё, что наполнит её радостью и смыслом. Он восторгался Александром Македонским, жаждал своей Великой Войны. Когда ему было девять, в первом своем военном походе с отцом, он дал клятву навсегда остаться врагом Рима. Эта клятва стала предназначением всей его жизни, но забрала тысячи наших.

Я был там, когда наши войска, слоны и конница, подошли к Альпам. Казалось, мы на краю света, что перед нами преграда, созданная самим Творцом, чтобы не пустить нас, своих своенравных отпрысков на верную погибель.

Задуманное казалось невозможным, но тогда боги еще улыбались нам. Воздух искрился решимостью и жаждой великих дел.

«Мы найдем дорогу, а если не удастся, построим её сами. А после зайдем римлянам в спину и перережем их чертовы глотки».

Если бы я не знал сына Гамилькара Барки лично, и не прошел бы с ним десятки тысяч шагов, чтобы снова и снова проливать кровь врагов Карфагена, я бы точно назвал его безумцем. Но я знал, и доверял ему больше чем родному отцу. Ненависть Ганнибала к Риму словно крепкое вино согревала нас во время утомительных переходов и привалов на ночлег. Никто из когда-либо живущих на земле, либо тех, кто еще будет жить, так сильно не желал отрубить голову Великому Волку и стереть Рим в пыль.

Характер Ганнибала вдохновлял, но никак не умалял сложности поставленной задачи.

Кошмар длившийся пятнадцать дней забрал у нас четверть конницы и половину пехоты. Каким-то чудом, слоны уцелели все до единого. Нас убивали холод и ветра, а скользкие узкие перевалы норовили утащить каждого в ледяную бездну. Крики солдат, сорвавшихся вниз и разбившихся об острые камни, до сих пор эхом отдаются в глубинах моего разума.

А потом дикари… Рыскающие среди скал ублюдки, наблюдали, ждали пока мы уснём. Стражником поставили старину Бостара, мы с ним часто у костра болтали. Дикари распороли ему глотку, он даже вскрикнуть не успел. Тело так и не нашли. Если бы Гехеону тогда не приспичило посрать, все бы там полегли. Первый раз на моей памяти шальной кишечник спас кому-то жизнь.

Редкая ночь была спокойной. Засыпая, каждый боялся никогда больше не проснуться. Мы удвоили число дозорных, сократили время на сон. Успокаивало лишь знание того, что и это когда-нибудь закончится.

Боги наградили нас за упорство и мужество победой в Каннах2. Галлы сдержали слово и поддержали нас, пехоту пополнили их воины, а свежие припасы были весьма кстати. Каннская победа была слаще всего, что я испытывал в жизни. Шестнадцать римских легионов полегло на тех равнинах. Крики раненых, звон стали и стоны умирающих – всё возвращалось мне в снах, но тот триумф был вершиной всего, что я достиг в жизни.

Генерал Барка отправил в Карфаген мешочек, наполненный перстнями поверженных римских аристократов. Это могло бы стать концом войны, но раны и опустошение не дали нам покончить с волчьими детьми. За краткий триумф мы заплатили кровью и смертью – тогда мы не знали, что все было напрасно.

Время шло, а генерал все откладывал вторжение. Командиры сомневались, сможем ли мы удержать Рим, когда окрестные гарнизоны зажмут нас в тиски. Ганнибал дал приказ ждать и укреплять позиции.

Римлянам дали под дых, но держались они как всегда достойно, наотрез отказываясь капитулировать. Докладывали, будто они даже женщинам запретили проливать слёзы, в армию теперь набирали юнцов, а за само слово «мир» можно было получить полдюжины ударов плетью. Мы не смогли добить раненого зверя. Несмотря на страшные раны, он окреп, и обозлённый, жаждал отмщения.

Горько вспоминать, что было дальше. Как ликовали мы при Каннах, так, в битве при Заме, нас просто смешали с грязью. Мы были прокляты за дерзость, небеса закрыли Солнце затмением, вселив в сердца моих братьев ужас. Этот знак богов был вестником конца. Римляне пожинали возмездие. Рана, нанесенная Карфагену в тот день, так никогда не затянулась.

Теперь, когда врата разбиты в щепки, и я слышу крики женщин, звон стали, а клубы дыма поднимаются в небо, я понимаю, что именно сегодня Великая Война закончится.

Солдаты несутся прямо на нас, мечи и копья наизготовку. Некоторые обагрены кровью. В глазах легионеров знакомая мне решимость, убийственная ясность. Я будто снова в Сагунте, но на этот раз роль хищника уготовлена не мне.

Я смотрю на своих солдат. Взор их мрачен, лица напряжены. Они застыли как изваяния из мрамора. Руки сжимают оружие, никто не разговаривает. Остались лишь те, кто готов стоять до конца: вчера казнили последних дезертиров.

Мы все осознавали, что это конец. Мирного исхода не будет. Нас не обложат данью, лишив привилегий и политического веса. Не будут отбирать колонии, конфисковать корабли, ограничивать численность армии. Не на этот раз. Им нужна карфагенская кровь.

Мы сходимся. Я парирую удар гладиуса, бью ногой в живот парню в кожаных доспехах, сбиваю его с ног. Взмах – голова его катится по песку, как кочан капусты. Сердце бессмысленно выталкивает еще теплую кровь из сонной артерии. В зеленых глазах воина застыло удивление. Блеск в них гаснет, но они продолжают смотреть на меня.

Налетает еще трое, брат по оружию прикрывает меня с боку. Я слышу крик римского командира и поднимаю голову. На осажденных стенах уже стоят лучники. При виде подготовленных бойцов с длинными луками и пращами в руках, сердце моё замирает.

«Малх!» – кричит мне брат воин, и я чудом ухожу от рубящего удара, нацеленного мне в горло, сталь оставляет царапину на броне. Серия точных ударов и нападающий мёртв.

Лучники натягивают тетиву. Я чувствую – натягиваются и мои нервы. Чувство опасности обжигает ледяным пламенем, но я должен сохранять рассудок, мыслить тактически, продолжать сражаться.. Карфаген должен выстоять.

Я колю легионера в живот: пробив доспехи, меч увязает в его теле и мне приходится оттолкнуть его ногой, чтобы вернуть оружие. Римлянин не успел коснуться земли, а из-за его спины выпрыгивает парень в блестящих доспехах с копьём в человеческий рост. Я узнаю облик греческого гоплита и отступаю назад. Меч остался внутри легионера, и я безоружен.