«Перенаправление жизни проходит как в сообщающихся сосудах, — писала Эрхог. — Сильное существо не почувствует серьёзный урон, но слабое — больное или раненое — обречено умереть».
Лир вспомнила ощущение потока, проносящегося через её тело, и сглотнула.
Так чувствовалась некромантия.
========== 2. ==========
— Не может быть, перепроверь!
Лир устало потёрла глаза, борясь со сном и головной болью. В свете одинокой свечи лицо матери казалось застывшей маской ужаса, с глубокими тенями под глазами, точно у давно больного человека. Пьянство оставило свои следы, особенно с возрастом, пусть придворные дамы и не считали пристрастие к вину тяжёлой зависимостью — благородный напиток же. Бокал в день рекомендуют лекари, а пара бокалов точно не навредит. Мать и сейчас была пьяна — судя по истеричным ноткам в голосе и эмоциональной жестикуляции.
Спрятав взгляд, чтобы не выдать презрение, Лир пододвинула бумаги с огромной бордовой печатью.
— Ошибки нет: глава инквизиции Иоганн IV повысил церковные налоги для всей знати, не только нам. Вот приказ, вот печать.
— Но… как же нам выжить? Они отберут почти половину нашего дохода!
На самом деле обычный солдат, рискующий жизнью, получал куда меньше за год, чем бесполезная герцогиня Мария Вайнрайт за день. Лир и собственную работу считала бестолковой по меркам Империи, но матушке не было равных в праздности.
— Значит, научишься жить скромнее. Война идёт, помнишь?
— Она никогда не заканчивалась, — парировала матушка, и Лир про себя невольно согласилась. — Будто я не знаю, что на самом деле происходит: инквизиция попирает наши исконные права, прикрываясь войной. Помяни моё слово, они прогрызают дорогу к императору.
Лир промолчала, что священники всегда лили воду в уши — и правителям, и знати, и простым людям, падким на надежду. Инквизиция неразрывно существовала рядом с церковью, рьяно выпалывая ростки ереси, но сейчас, стоило признать, голоса её представителей звучали чересчур громко. Из слуг народа они превратились в надзирателей, как всегда поступали в сложные времена.
Не обращая внимание на гневные причитания матери, Лир закончила приводить бумаги в порядок — доверять настолько личное дело посторонним она не собиралась, — затем заперла их в тайнике за картиной. Делами родных земель занимался отец, Лир же помогала ему по мелочам, постепенно вникая в нюансы управления. Конечно, она никогда не унаследует их единолично, пока живы более успешные старшие кузены, но останется вести дела за управляющую, а в чьих руках деньги — у того и реальная власть.
Всю жизнь Лир думала, что её путь в Империи распланирован, а место нагрето до рождения; что юность пройдёт в забавах и органично перейдёт в чинную зрелость: она выйдет замуж за какого-нибудь шального графа, которому хватит ума не умереть от собственных интриг, нарожает детей и станет… чем-то вроде её матери? Представлялась жизнь ничем не примечательная и одинокая — Лир даже заранее расстроилась.
Кусок в горло не лез; стук приборов по тарелке мерзким скрипом разносило эхо, отчего матушка, мучимая благородным похмельем, хмурилась и награждала Лир немым укором. Отец, Ламберт и другие кузены к ужину не явились, а значит, задержались на совете: решение увеличить налоги никому не пришлось по вкусу. Правда, Ламберт, как капитан Императорской Гвардии, права голоса в этом вопросе не имел и разрывался между дружбой с императором и кровным долгом.
Семейное древо Вайнрайтов раскидывалось так запутанно, что каждый аристократ мог приходиться Лир дальним родственником, но только Ламберт и его младший брат Грэгор роднились с императором по материнской линии — однако недостаточно, чтобы претендовать на трон. Их отец перед смертью распределил земли на каждого сына, никого не обидев, что многим казалось благородной глупостью: однажды кому-то всегда оказывается мало. Чтобы Лир не задохнулась под грузом семейного древа, ей дали лучшее образование и все навыки для боя, но фехтованием определённо следовало заняться больше.
Распрощавшись с матерью, Лир, как обычно, отправилась в библиотеку. Хранители и маги-послушники здоровались с ней как с хозяйкой, хотя знания Империи принадлежали всем. Впрочем, некоторые — не должны были. Лир понятия не имела, как книга прорицательницы Эрхог сохранилась: возможно, её высокий статус в церкви внушал доверие, или же никто внимательно не читал. Любой инквизитор счёл бы одно упоминание магии Смерти ересью.
Как и сто лет назад, прорицательницы мастерски владели магией Жизни и единолично поддерживали целые армии, снимали эффекты ядов и проклятий одним заклинанием. Лир представила такую мощь и вздохнула: сидя в библиотеке, подобное можно лишь представить по мемуарам полководцев.
Копнув глубже, она поняла, что правильно поступила, не отправившись к магам за разъяснениями: своими взглядами Эрхог вдохновила многих имперцев отвернуться от Всевышнего и основала новый культ, затем отравила императора Демосфена и погибла от мечей гвардейцев. В летописи указывались сухие факты без разъяснений, а Лир сжирало любопытство: как обычно, победители не упоминали, как культы привлекли столько церковников и насколько глубоко проникла ересь Эрхог.
«Ересь есть ересь — что в ней разбираться?» — сказал бы любой инквизитор.
Спрятав книгу там, где её искать не станут — на своём месте в библиотеке, — Лир вернулась к обязанностям, но мыслями пребывала в крепких раздумьях. Факт одного существования записей говорил о том, что в начале пути Эрхог не касалась некромантии и изучала исцеление из добрых побуждений, из жажды знаний, затем её могли объявить еретичкой и выгнать, бросить на произвол судьбы, а там и до мести с культами недалеко. Так бывало, когда людей загоняли в угол и лишали всего; неудивительно, что Эрхог демонизировали. Лир не собиралась обелять её — за отравление императора она заслуживала казни, — но и не связывала чистые знания с личностью исследователя.
Идея сообщающихся сосудов подтвердилась на практике: если бы не отрава, то жизненной силы хватило для баланса обоим солдатам, поровну, и никому бы умереть не пришлось. Лир ворочалась в постели без сна, зная, что могла исправить ошибку, а если никто не умирает, то и ритуал к некромантии не относится, ведь так? Грехи одного человека не должны перечёркивать целое направление в исследованиях, тем более в исцелении.
Инквизиция, наперво, не имела права выбирать, какие знания полезны, а какие — нет. Империя и так потеряла кучу сильных заклинаний после смутного времени! Уверенная в успехе, Лир решилась продолжить то, что так бездарно начала…
— Кузина? Гляжу, вы, как всегда, вся в делах.
Лир подняла взгляд с бумаг, которые даже не читала — что-то об увеличении пахотных земель, кажется, — и улыбнулась Ламберту, вздохнула с облегчением. Родные голубые глаза лучились нежностью.
— Я задумалась, — честно призналась Лир и поднялась из-за стола.
Сцепив за спиной руки, Ламберт медленно повёл её к саду, где так любил отдыхать в юности после тренировок. Лир тогда была совсем малышкой — бойкой и задиристой; она обожала ходить за ним хвостом и делать вид, что палка — это меч, как у него. Ох, и доставалось же нянькам, которые пытались её остановить! Зато родители быстро отправили на тренировки — пар выпускать.
— Понимаю, ваш отец тоже встревожен, но вместе вы справитесь, — Лир нахмурилась, ведь говорил он так, словно прощался — и не ошиблась: — Долг зовёт, пора возвращаться в гарнизон. Вы сами знаете: ситуация неспокойная, невинные страдают.
Капитан Императорской Гвардии не мог говорить иначе — пафосно, одухотворённо, от чистого сердца.
— Да, людям нужен герой.
Повоевав с собой, Лир признала, что в столице Ламберт лишний. Она выросла ничем не примечательной придворной дамой, острой на язык и подкованной в истории; он же лучился светом и грезил подвигами, помогал нуждающимся, не выделяя кого-то из толпы, и чётко разделял добро со злом. Лир закусила губу, лишь подумав, что бы он сказал о её поступке в лазарете, как посмотрели бы на неё эти пронзительные голубые глаза.
