Видение более походило на иллюзию, но Иван ничуть не удивился бы, узри он мистера Роя Гаррета - 'терминатора' в полном понимании этого слова - выбирающимся из расщелины, отряхивающего свои синие джинсы и грозно рычащего: 'Команда стройся! Переходим к плану 'Б'.
Может, он зацепился за корягу? Может там внизу вода? Может...
Время шло, и с каждой секундой все эти 'может' разбивались о дно расщелины. Сколько не вглядывайся в пустоту, ничего кроме бесполезно болтающегося троса над теменью, завывания ветра меж скалистых скосов, да кружения испуганных птиц в ожидании, когда уйдут эти двуногие и можно будет спуститься к птенцам в гнезда, сокрытые в каменистых выбоинах. Больше ни звука, ни вскрика, ни человеческого стона не доносилось из бездны.
Голова опустела. Превратилась в ведро, из которого вытряхнули всё содержимое, и один лишь вопрос прилип ко дну: Как отставной британский военный, прошедший не одну горячую точку и выживавший там, где у других не было ни малейшего шанса, мог так глупо погибнуть? Не за великую миссию и не от пули моджахеда, а по воле соскользнувшего бревна и сгнившего парашютного нейлона. Этого просто не могло случиться. Но это было именно так и никак иначе.
После долгих и безрезультатных ожиданий они вернулись к хижине. Шли, не проронив ни слова, стараясь не встречаться взглядами.
Питер тут же рухнул на лежанку и забылся тяжелым сном. Человеческий организм устроен так, что в критические часы он отыскивает единственно верную формулу как не разрушиться и сохраниться. Главное, ему не препятствовать, а детский ум, в отличие от взрослого, ещё не научился изводить себя до полусмерти.
Иван не сомкнул глаз. Он сидел на пороге хижины, глядя, как ворочается и бормочет во сне Питер, и не мог взять в толк, что теперь делать дальше. С чего начать новую фазу этого бесконечного кошмара.
Первым делом стоило позаботиться об огне. Теперь у них нет зажигалки. Она вместе с ножом исчезли в расщелине, как и их хозяин.
После долгих усилий Ивану всё же удалось раздуть тлеющие угли - благо очаг не остыл дотла. Теперь следует следить, чтобы в нём всегда теплилось живое пламя. Иван попытался было вспомнить, как в приключенческих книжках поддерживали огонь туземные племена, но ничего не приходило на ум. Мысли путались, цеплялись одна за другую и странное дело, они водили длинные хороводы вокруг последних предсмертных слов мистера Роя о телефонном звонке, который тот воспринял не иначе как дружеский розыгрыш своих сослуживцев. Иван не мог объяснить почему, но эти неуместные воспоминания напомнили ему о другом звонке. О роковом телефонном разговоре, недельной давности. О звонке Сашки Семено́вича.
Нет, тогда это ничуть не казалось таким уж злонамеренным провидением судьбы. Скорее наоборот, звонок тот был воспринят им как билет в новую жизнь.
- Салют, Кусто! - как обычно игнорируя предисловия, в своей небрежной манере поздоровался Сашка. - Узнаёшь другана?! Раз так, утюжь клеша, карась!
Его голос казался чуть хрипловатым, будто простуженным, но это был, несомненно, Сашкин голос. На том конце был Иванов однокурсник - нахальный, уверенный, высокомерный всезнайка.
Говорил Сашка по-английски и Иван отметил, что за пять лет странствий его друг значительно преуспел в разговорном английском. От некогда резавшего слух южно-украинского акцента не осталось и следа. Но почему именно английский? Иван лишь сейчас обратил на это внимание. Они ведь закадычные друзья и всегда с полуслова понимали друг друга. С полуслова по-русски.
Подсознательно Иван с первых слов узнал Семено́вича, но лишь сейчас холодком прокатилась мысль, что если бы не произнесенное им прозвище 'Кусто', прилипшее к Ивану ещё в мореходке с лёгкой Сашкиной руки, вряд ли нашлась ещё какая-либо фраза подтверждающая, что на том конце виртуального 'провода' его закадычный дружок и сотоварищ Санька-Морячок. И даже такой привычный в их прежнем общении матросский жаргонизм как: 'Утюжь клеша, карась', что для морской братвы означало: 'Собирайся, есть дело', голос в мобиле произнёс по-английски, что теперь казалось крайне подозрительным. Какой ещё 'Iron cloche, crucian'? Да одесский матросик никогда бы и не додумался до такого крендебобеля. Куда подевался черноморский шарм? Где посыл, где изюминка? Чушь! Но теперь эта чушь навевала неприятные ассоциации.
Чем больше Иван думал об этом, то есть о том телефонном разговоре, тем ярче эта история высвечивалась в весьма и весьма неприглядном свете.
И вот ещё что! В конце разговора, когда Иван спросил 'Сашку' о сложности предлагаемой работы - всё-таки элитный клуб, давние традиции, жёсткие правила, привередливые клиенты - тот хмыкнул: 'Piece of cake'. 'Легче лёгкого'. Тогда Иван не придал и этому значения. Махровый пофигизм был визитной карточкой Семено́вича. Но сказанная им фраза лишь подразумевала такой смысл, дословно же она переводилась как 'Кусок пирога' и являла собой английский сленг, то есть: 'Легко, как съесть кусок пирога'. Постсоветскому человеку проще сказать: 'Как два пальца об асфальт' и вряд ли коренной одессит в разговоре с однокашником променяет родное, колоритное и всем понятное выражение про два пальца на ливерпульские витиеватости с пирогами.
Иван встал и направился к ручью. До смерти захотелось освежиться.
Когда он вернулся, Питер уже не спал. Мальчишка свернулся калачиком и тупо уставился в пустоту. Ногтем бессмысленно ковырял сучок перекладины.
Иван сел рядом. Он чувствовал, как бьёт мальчишку дрожь. Сколько всего навалилось на его хрупкие плечи. Да уж... печаль. И всё же надо начинать общаться, но только не с заезженной киношной банальщины: 'Мне очень жаль', а по-мужски и без соплей.
- Всё будет хорошо, Петя, прорвёмся, - как можно увереннее на 'терминаторский' манер произнёс Иван.
Питер молчал.
- Вы летели на фестиваль по нырянию, как и мистер...? - Иван не решился произнести имя Гаррета.
- Нет, - тихо ответил мальчик. - Папа даже не умеет плавать.
Сказанное озадачило Ивана.
- Нас пригласил Папелло, - голос Питера был едва различим. Слабый, болезненный. Бледное лицо в обрамлении золотых кудрей. За всё это время он не шелохнулся. Даже ни разу не моргнул.
