Последний трамвай

"Через нашу квартиру ходил трамвай. Он появлялся в детской, затем шел через гостиную и кухню и оттуда попадал в прихожую. В прихожей была остановка "По требованию", но трамвай всегда проходил мимо нее даже не притормозив. Затем трамвай внезапно исчезал между вешалкой и полкой для обуви. Иногда я просыпалась, когда трамвай шел мимо моей кровати и с интересом разглядывала пассажиров. А они разглядывали меня и приветственно махали руками. Потом я чистила зубы, делала гимнастику, и мама звала меня завтракать.

Но однажды произошло невероятное. Трамвай внезапно остановился в прихожей и с него сошла старая дама. Она была в пышной юбке и шляпе с широкими полями. В руке дама держала зонтик от солнца. Дама прошла на кухню и присела на табурет.

– Мама, – сказала моя мама и заплакала.

Это была моя бабушка. Она попросила чаю и долго с интересом разглядывала меня.

– Вся в деда Степана, – сказал бабушка, а потом добавила, – Завтра будет война.

– И что же нам делать, – спросила мама, вытирая руки о фартук.

– Уезжать, – твердо сказала бабушка, поджав тонкие губы. – Немедленно уезжать.

– Но как, – спросила мама.

– На трамвае, – ответила бабушка и исчезла. А мама пошла собирать вещи. И потом мы пошли с ней на остановку в прихожую. И долго-долго ждали трамвая. А когда он подошел, то мама помахала ему рукой и трамвай остановился. Мы зашли в него. Пассажиров было немного, и они все спали. Или делали вид, что спят.

– Вам докуда, гражданка, – спросила маму кондуктор.

– До конечной, – ответила мам и протянула кондуктору деньги. – Два билета, пожалуйста. Один взрослый и один детский.

Кондуктор оторвала билеты и сказала:

– Вам повезло. Это последний трамвай.

Вагоновожатая в это время вышла из трамвая в прихожую и перевела маленьким ломиком стрелку. И мы поехали совсем в другом направлении. А сзади шли фашистские танки и стреляли по нам. И летели их самолеты и тоже стреляли по нам. А мама прижимала меня к себе и шептала:

– Все будет хорошо, все будет хорошо.

А потом наш трамвай взлетел и превратился в самолет. А потом он сел на воду и стал кораблем. А потом мы оказались в маленьком городке, в котором все ходили в тюбетейках и говорили про нас, что мы из Ленинграда и угощали лепешками и еще чем-то вкусным похожим на изюм.

С тех пор прошло много лет. Я давно выросла, и сама стала мамой и бабушкой. И до сих пор люблю ездить на самом последнем трамвае, который идет в депо. И мне все время кажется, что рядом со мной сидят мои мама и бабушка. И я им говорю:

"Все будет хорошо, все будет хорошо"…

Елена Сергеевна

– Так, дети, подводим итоги по сочинению "Кем бы я был на той войне". В целом, все справились. Вадик Жуков написал, что хотел бы быть среди 28 панфиловцев и остановить немцев под Москвой. Света Павлова готова повторить подвиг Зои Космодемьянской и поджечь немецкий штаб. Витя Королев мог бы воевать как наш ас Покрышкин и сбивать немецкие самолеты.

– И получить за это трижды героя, – выкрикнул с задней парты мальчик с прической под панка.

– Об этом писать не надо., – строго сказала учительница. – Надо быть скромнее. Хватит с тебя и медали "За отвагу".

Класс захихикал.

– Тише, тише, дети. Алик Кошкин восхищен подвигом Александра Матросова и тоже мог бы лечь на амбразуру вражеского дота. А вот Оля Кривницкая… Вроде бы хорошее сочинение. Оля хотела бы быть медсестрой и помогать нашим раненым бойцам. Но почему в тылу, Оля? Встань и объясни классу.

С первой парты поднялась худенькая девочка с косичками.

– Елена Сергеевна, мне страшно на войне. А помочь нашим солдатам хочется. Ведь на войне можно умереть?

– Конечно, можно. На то она и война. Но у нас весь класс готов умереть за Родину, а одна Кривницкая нет. Давай, я верну сочинение и ты исправишь тыл на передовую. И еще добавишь, что хотела бы вытаскивать наших бойцов после атаки.

– Елена Сергеевна, но вы же сами говорили, что высшая ценность – это наша жизнь.

– Да, но не во время войны. Когда Родина в опасности каждый из нас должен быть готов отдать свою жизнь за нее.

– Но ведь в сочинении это сделать легко. А в реальной жизни?

– В реальной жизни нам надо отчитаться перед департаментом образования о проведенном конкурсе сочинений, – сказала учительница нервно грызя при этом ручку. – А ты, Кривницкая, сейчас можешь подвести свой класс и снизить среднюю оценку. Тебе что жалко исправить две строчки ради свои друзей?

– Но ведь это же получится вранье, Елена Сергеевна, – ответила учительнице девочка с косичками. – А вы сами учили, что врать нехорошо.

Лицо учительницы покраснела и она внезапно вспомнила про последние выборы. Когда завуч попросила ее положить в урну несколько лишних бюллетеней.

– Понимаешь, Оля, иногда обстоятельства требуют немного даже не соврать. А приукрасить.

– Елена Сергеевна, а давайте Кривницкая оставит все как есть, – сказал мальчик с прической панка. – Она ведь не отказывается воевать. И написала так, как думала. А вот Алику, который хочет броситься на дот, я лично не верю. У него папа чиновник и если бы пришли немцы, то они оба, наверняка пошли служить в полицаи.

В классе поднялся страшный шум. Одни кричали, что Алик Кошкин закрыл бы собой вражеский дот. Другие, что ему бы помешало пузо. А третьи соглашались с мальчиком с последней парты. Который уже получил по голове от Алика рюкзаком и готов был ответить.

– Тише, дети, тише! – пыталась восстановить порядок в классе учительница. – Никто из вас в случае войны не перешел бы на сторону врага. Я в этом уверена. Ведь мы столько часов посвятили вашему военно-патриотическому воспитанию. И причем тут папа-чиновник!

Но джин уже был выпущен из бутылки. Все накопившиеся обиды в классе вырвались наружу. В полицаи и во власовцы кроме Алика Кошкина были зачислены еще несколько отличников. По классу летали учебники и тетрадки. А девочка, хотевшая повторить подвиг Зои Космодемьянской, длинной линейкой ударила мальчика из 28 панфиловцев и получила в ответ:

– Дура!!!

Наконец, с большим трудом, порядок бы восстановлен. Учительница рухнула на стул и жалобно посмотрела на свой еще недавно примерный класс.

– Дети, ну что же вы делаете. Что творите?

– А вы что творите, – тихо спросила ее не принимавшая участия в потасовке Оля Кривницкая. – Скажите нам, Елена Сергеевна?

Сон

Самое противное на войне – это запах. Война пахнет человеческим дерьмом, раздавленными вшами и блевотиной механика-водителя Хершеля. Он блюет уже третий час прямо на своем рабочем месте. Конечно, перепутать в танке шнапс с керосином может каждый. Но ведь не во время прорыва русской линии обороны. К тому же, иваны так прижали нас артиллерийским огнем, что и не высунуться до темноты.

Ночью командир батальона пришлет ребят из ремвзвода, а лучше другой "Тигр", и нашу машину с бортовым номером "545" вытащат из воронки, в которую завалил ее Хершель. Знал ведь, что задний ход без команды нельзя давать. Вернемся домой – буду искать себе другого механика-водителя. А Хершеля – под трибунал.

Каждый "Тигр" обходится Фатерлянду в миллион рейхсмарок . Шестьдесят три тонны, спокойно развивающие сорок пять километров по шоссе и двадцать по пересеченной местности, семьсот лошадиных сил, четыре карбюратора, пятьсот тридцать литров топливных баков – и все это отдать в руки студенту-недоучке из Нюрнберга.

Все героя из себя корчил. Герои на этой войне погибают первыми. Героев в экипаж брать нельзя. Пусть они в пехоте врукопашную с иванами дерутся. В танке должны воевать спокойные и рассудительные. Особенно сейчас, в конце августа 43-го, когда русские прижали нашу 8-ю армию в Харькове. И меня, командира Т-VI Вальтера Хорна, этот факт весьма беспокоит. Когда мы вошли в Россию на чешской пукалке 38-т с 37-мм орудием с двумя пулеметами и когда пересели на Т-IV с 75-мм пушкой, я радовался жизни и считал дни до победы. А еще мне очень нравилась черная форма и рассказы дома во время отпуска о героических подвигах немецких солдат и о трусливых иванах, сдающихся в плен при одном виде наших танков.