— Привет, — ответила она, собирая свои тонкие, мышиного цвета волосы в хвост. Она указала на девушку.
— Хейли, это моя новая подруга Сикрест. Сикрест, это моя сестра Хейли и ее парень Мак.
Девушка выпустила ровную струю дыма и устремила свои серые глаза на Хейли.
— Привет, — пробормотала она.
Хейли смотрела, как дым спиралью поднимается в воздух.
— Ландри не курят в доме, — сказал Мак, его голос был сухим, но вежливым, одной из многих манер, которыми Хейли восхищалась в нем.
Девушка ухмыльнулась.
— Ну что ж, тогда я выйду на улицу. — Она встала и одернула край своих коротких джинсовых шорт. Затем неторопливо вышла через заднюю дверь, позволив сетчатой двери захлопнуться за ней.
— Почему ты сказала ей, что она может курить в доме? — раздраженно спросила Хейли.
— Она не спрашивала, — ответила Бекки. Ее ноги, покрытые коричневыми пятнами на подошвах от ходьбы босиком, свисали с подлокотника большого кресла. Она повернулась в кресле, опуская их на пол.
— Ну, и кто она такая? — Не каждый день Бекки приводила в дом новую подругу. На самом деле, Хейли не могла вспомнить, когда в последний раз сестра это делала. Сэди была единственной подругой Бекки.
Бекки пожала плечами и намазала немного бальзама на потрескавшиеся губы.
— Я не знаю. Просто какая-то девушка.
Мак присел на диван.
— Что значит, ты не знаешь?
— Я только что встретила ее. Она ехала на велосипеде перед домом, и мы только что начали разговаривать. Она симпатичная, да?
— Она ходит в вашу школу? — спросила Хейли.
Бекки покачала головой.
— Она живет в Уэстоне.
Мак нахмурился.
— Она приехала на велосипеде из Уэстона? Это ужасно долгий путь в такую жару.
— Надо полагать.
— Мне не нравится, что она курит, — пробормотала Хейли, снова пытаясь дозвониться Тиффани по мобильному телефону. Она начала беспокоиться. Они с Маком только что во второй раз поехали в Сады, но снова никто не открыл дверь. У нее не было номера мобильного телефона Чарльза, а справочное бюро сообщило, что его домашнего номера в списке нет.
— Что плохого в курении? Тиффани курит, — сказала Бекки. Она подняла подбородок в сторону Мака. — Как и Мак. Он курит.
— Тиффани и Мак взрослые люди, — отметила Хейли, проверяя автоответчик на наличие сообщений. Их не было.
— Тиффани звонила?
Бекки покачала головой.
Хейли вздохнула. Где, черт возьми, она шляется?
— А мама. Она вообще выходила из своей комнаты?
— Нет.
Глава 8
Он покатал на ладони отполированный камень размером с полдоллара. Нашел его на берегу пруда и надеялся, что камень будет напоминать ему о силе, которую он обрел с теми, кто сейчас покоился на дне. Хотя только утро, уже было влажно, и от этого его рука стала неприятно мокрой.
Опустив камень в карман, вытер ладонь о штанину. Как только она высохла, он изучил слабые шрамы на внутренней стороне обеих рук, неприятное напоминание о том утре, когда мать прижимала обе его ладони к горячей конфорке на плите. Ему было девять, и она пребывала в одном из своих настроений. Обожженная кожа ужасно воняла. Ее пронзительный смех все еще звенел у него в ушах.
Он услышал крик. Вскинув голову, дрожа, посмотрел на пруд, на то место, где он позволил девушке утонуть. Вода была черной, гладь пруда безупречной.
Он подошел ближе к кромке воды, и что-то в высокой траве шлепнулось в воду. Отскочив в сторону, он споткнулся о толстую ветку. Пока переводил дыхание и успокаивался, влага с края пруда уже просочилась в его грязные резиновые сапоги.
Он услышал это снова. Крик человека в агонии. Звук был оглушительным. Он затрясся сильнее.
Все еще глядя на пруд, он заткнул уши и попятился назад.
— Бояться — это нормально, — прошептал он. — Все в порядке. Я тоже боюсь.
Он вспомнил ее лицо, когда заворачивал в первый плотный пакет. Бледные губы и бледность ее кожи. У мертвых такой жесткий, неумолимый взгляд. Он испытал облегчение от того, что заклеил ей глаза скотчем, чтобы не видеть оглушительного осуждения в ее взоре.
Он вздохнул свободно после того, как убил ее, и ощутил восторг и блаженное спокойствие, которое не могло принести никакое другое действие. Он бы уделили ей больше времени, если бы не его сестра. Если она узнает, для него все будет кончено. Он закончил укутывать девушку, и за час до рассвета все было готово. Неся тело на руках, он почувствовал поразительный прилив силы и даже начал улыбаться.
Он отнес ее на самый дальний конец пруда, туда, где пришвартовал маленькую лодку. Когда девушка погрузилась под воду, раздался еще один крик, эхом отразившийся от неподвижного неба.
Он задрожал от радости.
Глава 9
Эрика Дюваль была одиночкой. Она всегда была такой. Ее мать тоже предпочитала одиночество. Не понятая, не желающая или не нуждающаяся в том, чтобы ее понимали. Ее мать ненавидела жителей Гранд-Треспасса и ничего так не хотела, как покинуть его. И она это сделала.
Закончив детективный роман, который писала, она ушла. Посреди ночи десять лет назад, с одним только рюкзаком с одеждой за спиной и мечтой, она выскользнула из дома и сбежала из Гранд-Треспасса. Но она совершила ошибку. Она оставила Эрику, дочь, которая любила ее больше всего.
По сей день Эрика не понимала, почему мать не взяла ее с собой. Или почему она хотя бы не попрощалась.
Эрика всегда отличалась от других детей, что само по себе было социальным самоубийством. Другим детям она не нравилась, и она их ненавидела. Она всегда чувствовала себя неловко и неуютно в чьем-либо присутствии. Но отсутствие друзей редко ее беспокоило. Ей в жизни никто не был нужен, кроме матери.
Теперь по полу гостиной валялись разбросанные вырезки из журналов, словарь синонимов, скомканные клочки бумаги и исписанные квитанции. Она сидела на кожаном диване, уставившись в блокнот. За последние три дня Эрика не могла связать больше двух предложений вместе. Она застряла между пятой и шестой главами и даже не уверена, что первые пять глав были достаточно хороши. Короткие рассказы не вызывали у нее труда. На самом деле, они давались легко, и ее учителя всегда восхищались ими.
Проблема в том, что ей нужно написать роман. Не просто какой-нибудь роман, а великий. Такой, которым гордилась бы ее мать. Если бы она почувствовала гордость за свою дочь, то не смогла бы не полюбить ее снова, верно?
Интересно, ее мать когда-нибудь боролась с демоном писательского тупика? Каждый раз, когда Эрика наблюдала, как она пишет, казалось, что писательство давалось ей легко и естественно.
У нее был свой распорядок. По утрам она около получаса ходила в атласной пижаме с любимой кружкой в руках. Кружку она прозвала «Старая мисс», и везде ее носила с собой. Она считала ее своей музой. Мама пила кофе или жасминовый чай из этой кружки и пыталась найти нужный ей ритм сочинительства, покачиваясь под альбом Дженис Джоплин, иногда даже «Fleetwood Mac» или «Meatloaf», в зависимости от настроения или материала, который она писала.
Она никогда не слушала каджунскую музыку, которую любил отец Эрики, полную скулящих аккордеонов и мутной души, музыку, которая часто гремела, когда он валялся пьяный в отключке на диване или на кухонном полу.
Ее мать презирала эту музыку и все, что она символизировала. Она была уроженкой Сан-Франциско, а не маленькой южанкой из города, который едва существовал на карте США. Она часто говорила Эрике, что самой большой ошибкой было последовать за ее отцом в Гранд-Треспасс. Она сказала, что была ослеплена любовью. Ошибка, над исправлением которой она, казалось, работала день и ночь больше года.
Закончив писать, ее мать одевалась, и они вместе готовили закуску, обычно жареные на сковороде булочки. Потом разваливались на обоих концах дивана, ели и вместе смотрели старые фильмы.
