Особых нареканий на работу Даллеса Эйзенхауэр не имел, он по праву считался искусным политиком и дипломатом. В 1942 году Даллес стал председателем Комиссии в защиту справедливого и прочного мира, разработал манифест «Шесть столпов мира», в 1945 году участвовал в конференции в Сан-Франциско и в составлении устава Организации Объединенных Наций, после чего на протяжении трех лет был там бессменным делегатом от США. Помогал в разработке плана, предусматривающего послевоенную помощь Европе. Одним словом, твердо шел к намеченной цели.

В начале 1950-х его карьера перешла на новый уровень: занимая должность помощника госсекретаря, он вошел в число политиков, формирующих внешнеполитическую арену США. Поэтому перед Эйзенхауэром, когда в 1953-м он одержал победу на выборах, не возникло вопроса, кого поставить на должность госсекретаря.

Но в последнее время с Даллесом стало тяжело. Дело в том, что Даллес был ярым противником коммунизма, коммунистического блока и идеологом борьбы с СССР. Его одержимость антикоммунистическими настроениями порой казалась сродни болезни, особенно резко проблема обострилась за последний год. Даллес буквально бредил сохранением влияния США на Западную Германию. «Нельзя допустить распространения коммунистического влияния в Европе, и в этом нам поможет возрожденная Германия» – такими речами Даллес наполнил все свои публичные и полупубличные выступления.

По большей части благодаря параноидальной зацикленности Даллеса на борьбе против коммунистов и искоренении коммунистического влияния Дуайт Эйзенхауэр так активно продвигал доктрину «массированного возмездия», или, другими словами, неизбежную войну между СССР и США. Военно-стратегическая «теория домино», которая предостерегала другие страны, говоря, что не стоит забывать, кто есть кто, если только нет желания потягаться с Америкой военными и политическими силами.

Все эти доктрины исходили от Даллеса, получали поддержку Эйзенхауэра и безоговорочно принимались правительством. Вплоть до Женевской конференции. Конечно, Дуайт Эйзенхауэр понимал, что позиция, занятая им и Даллесом, держит советско-американские отношения в напряжении, можно сказать, они балансируют на грани войны, но сейчас он начал понимать, что их позиция, мягко говоря, потеряла актуальность. В новых реалиях следовало искать новые подходы. Изолировать Советский Союз становилось все более невыгодно, а бросать открытый вызов – просто глупо. Пришло время найти возможность взаимососуществования. Этим Эйзенхауэр и собирался заняться в Женеве.

Но если Эйзенхауэр придерживался мнения, что отношения с Союзом все же нужно укреплять, то госсекретарь Даллес был категорически против этого. Более того, он считал недопустимым даже нейтралитет по отношению к советской коммунистической идеологии и ее пагубного влияния на мир. Мнение, которое не совпадает с мнением Соединенных Штатов, – ошибочное мнение, которое требуется искоренить, – такова была позиция Даллеса. Позиция, которую президент Дуайт Эйзенхауэр не желал обсуждать, лежа на больничной койке, тем более после провала в Женеве.

Тем временем доктор Снайдер закончил осмотр, остался доволен состоянием пациента и заявил:

– Думаю, десять-пятнадцать минут вы можете уделить государственным делам, но не более того. Попросить господина Даллеса войти?

– Конечно, доктор Снайдер, зовите. – Президент вздохнул с сожалением и приготовился к массированной словесной атаке.

– Господин президент, доброго вам здоровья, – ввалившись в палату, наигранно произнес Даллес. – Говорят, сегодня вам лучше?

– Добрый вечер, Джон, – поздоровался президент. – Да, сегодня гораздо лучше.

– Я говорил с врачами. Меня заверили, что инфаркт не был обширным. Нам повезло.

– Наверное. – Дуайт не стал уточнять, кому и в чем повезло, уверенный в том, что Даллес даст пояснения сам. Он не ошибся. Выдержав незначительную паузу, Даллес перешел к обсуждению вопроса, ради которого пришел.

– Состояние вашего здоровья вызвало серьезные опасения в государственном аппарате, – начал Даллес. – Инфаркт – вещь серьезная, от такого рукой не отмахнешься.

– Даже президенты имеют право болеть, Джон, – мягко произнес Эйзенхауэр. – Не думаю, что вам стоило приезжать. Пару недель, и я снова буду в строю.

– Рад слышать, что настрой у вас самый оптимистичный, но повторюсь: инфаркт не ушная инфекция, от него просто так не отмахнешься. И потом, две недели – большой срок для президентских забот. Кто-то должен возглавить аппарат до вашего возвращения.

– Разве у нас нет готового решения этого вопроса? – притворно удивился Эйзенхауэр.

– Вы имеете в виду вице-премьера? – Даллес едва заметно скривился.

– Его право взять на себя заботы о государственных вопросах закреплено в Конституции, разве нет? – напомнил Эйзенхауэр. – Ранее я давал распоряжение относительно созыва кабинета и Совета национальной безопасности. Они должны проходить по утвержденному графику, несмотря ни на какие осложнения, в том числе невзирая на мою болезнь.

– Хотите, чтобы Никсон провел заседание кабинета министров? А через год занял ваше место в президентском кресле? – Даллес решил говорить открытым текстом. – Стоит вам сейчас ослабить свое влияние и дать возможность Ричарду Никсону проявить себя слишком явно, и победы в президентских выборах 1956 года вам не видать.

– Кто сказал, что я буду выдвигать свою кандидатуру? – Эйзенхауэр удивленно приподнял брови. – Этот вопрос еще даже не обсуждался.

– Значит, самое время начать обсуждение, – заявил Даллес. – Ваши друзья, ваши коллеги и члены Республиканской партии не хотят чувствовать себя покинутыми в случае, если победа на выборах останется не за вами. Вопрос в том, позволит ли ваше нынешнее состояние выдвигать свою кандидатуру.

Эйзенхауэр открыл было рот, чтобы повторить фразу насчет выборов и… снова закрыл. Он понимал, чего опасается Даллес. Тот, кто сейчас возьмет власть временно, будет брать ее не на один год, а с дальним прицелом на следующие четыре года, на новый президентский срок. Инфаркт мог отнять у Эйзенхауэра возможность баллотироваться снова. Конечно, времени для того, чтобы восстановить здоровье, пока достаточно, но если его кресло сейчас займет тот, кто сможет завладеть умами и сердцами американцев, повторно свои голоса они за Эйзенхауэра уже не отдадут.

– Надо определиться, стоит ли отдавать бразды правления Ричарду Никсону. – Даллес будто прочитал мысли президента. – Уверяю вас, есть более нейтральные кандидатуры, которые справились бы с замещающей ролью и не создали бы проблем впоследствии.

– Знаешь, Джон, совсем недавно я обдумывал один весьма важный вопрос. На эти мысли меня натолкнуло следующее обстоятельство: Уинстона Черчилля не было на Женевском совещании. Странное это было ощущение: проходит мероприятие на высшем уровне, а главы Великобритании нет. О, конечно, Энтони Иден занял его место, но ведь он – не Черчилль! В то же время у меня было ощущение, что все, что происходит, закономерно. Черчилль слишком долго оставался у власти. Формулировка «по возрасту и состоянию здоровья» совершенно не отражает причины, почему ему пора было уйти. Возраст тут ни при чем, и здоровье тоже, в этом я совершенно убежден. – Голос президента, сперва звучавший тихо, проникновенно, постепенно набирал силу. – Обычно, человек, умственные способности которого снижаются или, как сказали бы врачи, начинают угасать, не догадывается об этом до самого последнего момента. Я видел много людей, которые «висели на ниточке» слишком долго. Они считали, что на них лежит масса обязанностей, выполнить которые, кроме них, никто не сможет. На земле просто нет человека, который бы справился с задачей лучше, чем они, – так считают многие. И вот я задумался: вдруг такое происходит и со мной? Вдруг я тот, кто «висит на ниточке»? Так стоит ли рваться к власти, когда мозг начал понемногу угасать?

Эйзенхауэр прервал речь, потянулся к стакану, стоящему на прикроватной тумбочке. Даллес поспешил помочь. Эйзенхауэр утолил жажду и продолжил. На этот раз голос его, совершенно лишенный эмоциональной окраски, звучал монотонно: