Прикрыв заслонку печи, я потянулась, переступив по доскам пола босыми ногами, и вернулась в кровать. Одеяло из козьей шерсти осталось в избушке, а это, лоскутное, набитое непонятно чем, не грело, как мне хотелось бы. Становлюсь мерзлячкой. И князь к себе не зовёт, не греет.

Эх.

Пока я дремала, видя во сне родной универ и пару по гистологии, солнце взошло, а в тереме началась движуха. Меня разбудили девичьи голоса, стуки, быстрые шаги туда-сюда. Так-так! Вот это уже интересно! Что-то произошло или ещё только намечается! Сопоставив факты, я решила, что прибыла невеста. Или невесты. А это значит.

А что это значит?

Значит, надо вставать, быстренько приводить себя в порядок и вливаться в гущу событий! Потому что ещё одного дня в густой тягучей рутине женской половины княжьего терема я просто не вынесу!

Натянув платье, замотав ноги в онучи и сунув в сапожки, я прибрала волосы под платок фасона «Рабочая и колхозница» и вышла в коридор. Увернулась от служанки, которая вихрем неслась куда-то с охапкой подушек, глянула направо, налево. Шум доносился из горницы, где Забава своим противным голосом распекала девок:

— Как перину вытряхнули, морьи дети! Не чухонка ить едет, принцесса! Подушек, подушек больше! Гузки! Что о нас подумают в Обийске?

Обийская принцесса, с ума сойти! А Обийск это где? Там, где Обь? В общем, всё чудесно, но ничего не понятно.

Что происходит, Забава? — спросила я, шагнув в светлицу.

— А ты смекни сама, — рявкнула ключница. — Первая из невест приезжает, а у нас кутерьма и неразбериха!

— Прямо уж, ни за что не поверю, чтобы у тебя — и неразбериха, — ответила я сладенько. Забава замерла и недоверчиво глянула на меня. Сказала солидно:

— И то правда. У меня в тереме порядок. А вы, — обратилась к служанкам, — подите, потрясите перину-то ещё чуток! Не дело, чтоб обийку крошки да блошки беспокоили!

— Забавушка, — ещё слаще протянула я. — Мне бы с князем увидеться.

— Пошто? — насторожилась та.

— Раз прошу, значит, надо.

Ключница смерила меня подозрительным взглядом, потом кивнула на дверь. Я пошла за ней без возражений. В коридоре Забава взяла меня под локоть, приблизив лицо, и зашептала:

— Дело есть у меня к тебе, травница. Поможешь мне — покажу, как к Ратмиру ходить, чтоб никто не знал и не видал.

— Говори, что за дело, — шёпотом ответила я ей. — Смогу — помогу.

— Ребёночка хочу, — сказала она совсем неслышно. Оглянулась, стрельнула глазами, снова зашептала: — Чего только не пробовала! Травы пила, Мокоши дары дарила, ой... Сказать соромно — в болоте на Купалью ночь илом тёрлась, что умалишённая! А ребёночка всё нет.

С трудом отогнав от внутреннего взора картинку моющейся болотной ряской полногрудой голой Забавы, я кивнула:

— Найди нам местечко, куда никто не придёт. Осмотреть тебя надо.

Ключница меленько закивала и потянула меня куда-то вглубь длинного извилистого коридора. Втащила в крохотную каморку, где стояли рядом по стенам сундуки, и дверь за собой затворила. Ключом заперла и повернулась ко мне:

— Смотри, что надо, травница!

— Платье снимай и рубашку, — велела я. Села на сундук, наблюдая, как Забава неловко развязывает платок, развязывает пояс. Тело у неё не толстое, но пышное. Не жир, а мяско. Ест небось хорошо, не голодает, диетами себя не изнуряет. Оно и верно, что в эти времена дородность была признаком здоровья. С этой стороны всё должно быть в порядке. Разве что по-женски болеет. Может, непроходимость труб, может, воспаление, а после него спайки. Может, шейка матки. Может. Да всё может быть! Да и муж её тоже может быть больным.

Рубашка упала к ногам Забавы, и она стыдливо прикрылась ладошкой. Я махнула на неё:

— Чего я там не видала! Ты, главное, не бойся. Я тебе сейчас потрогаю живот.

— Делай, что надо, — сказала тихо ключница и глаза закрыла. А я, наоборот, коснулась пальцами её кожи на пухленьком животе и вгляделась в зелёные контуры женских органов. Провела по трубам, очертила полукруг матки. Ладонью прижала яичник с одной стороны, потом с другой. Засветились созревающие яйцеклетки. Всё в порядке. Всё в полном порядке...

А нет, стоп!

Вот эти утолщения контуров — что это? По всей длине фаллопиевых труб на стенках — маленькие бусинки. Кисты? Или, не дай бог, злокачественное! Нет, не может быть — иначе светилось бы красным. Просто кисты, поэтому и зелёные. А что проходимости нет, так это не болезнь для моего рентгена.

— Ты лечишь уже? — напряжённо пробормотала Забава, и я ответила нервно:

— Пока нет, но уже вижу, в чём проблема.

— Но ты же мне поможешь, травница?

— Попробую.

Я попробовала. Прицелилась и затёрла бусину кисты. Потом вторую, третью, пятую. Прошлась по контуру длинной загнутой трубы, восстанавливая её красивую линию. Вроде бы управилась. Замучилась только — уж больно много было кист! После ещё раз внимательно осмотрела всё для уверенности.

— Теперь здорова ты, Забава.

Я отошла и снова села на сундук, пока ключница одевалась. Одевалась она неспешно и тщательно. Как только подвязала платок, сказала:

— Что ж, погляжу, как ты меня вылечила.

— Но к князю-то проведёшь? — спросила я, совсем не удивлённая, что женщина мне не поверила. Такая она, Забава. Подозрительная. Умная. Не то, что эти сороки служанки.

— Коли обещала, значит, сделаю.

Прицепив на пояс связку ключей, она кивнула на дверь:

— Пошли, только про этот ход — никому! Токмо я да Ратмир знаем, а кроме нас мёртвые все уже, кто знал.

Веский довод. Хотя — ну как не знать о чём-то, что находится в доме, если тут сотня слуг и жильцов?! Знают, конечно, но вида не подают. А виноватой Забава сделает меня, если что.

Ключница провела меня прямиком в покои княгини, что на третьем этаже. Вошла в светлицу, машинально поправила занавесь в цветочек, что отделяла постель от остальной части комнаты, обернулась и строго глянула на меня:

— Смекнула ль? Ни словечка, ни единой живой твари!

— Да поняла я, молчу, молчу, — ответила нетерпеливо. Забава кивнула и подошла к наружной стене. Между досками, которые облицовывали комнату изнутри, торчала необожжённая лучина. Забава потянула за неё и открыла совсем невидную ранее нишу в стене. А там оказался рычаг. Деревянный, как и всё в тереме. Нажали на него, и отскочила дверка — вместе с окном! Вот затейники эти древнерусские зодчие! Забава обернулась, сказала:

— Иди по ходу. С той стороны в окошко стукнешь, токмо гляди, чтоб князюшка сам был.

Сам так сам, погляжу. Выскользнула на галерею, пристроенную к этажу, невольно глянула через узкую прорезь, вертикальную, как бойница. Высоко-то как! И как эту галерею не видно снаружи — ума не приложу! Видимо, скрыта украшениями и резными идолами. Топнула ногой, проверяя на прочность перекрытие. Солидное. Строили на века. Двинулась по узкому, на одного человека, проходу через холодный воздух поздней осени, огибая третий этаж терема. Несколько ступенек-балок, ага, галерея спускается под окна, чтобы не видно было, кому видеть не положено. Где-то здесь и моя светлица... А тут, наверное, детская. Дальше девичья, ткальня, вышивальня.

Я остановилась. За бойницей показался край усов. Этого усача я помню. Он украшает мужскую половину. Значит, близко уже. И правда, ещё через несколько метров я поднялась по трём ступенькам на уровень этажа, осторожно заглянула в окошко. Светлый князь сидел за столом и что-то чертил пушистым гусиным пером по куску белой ткани. Один был. Сам.

Стукнула легонько.

Ратмир поднял голову, и лицо его просветлело. Встал и подошёл к окну, потянул за рычаг, впуская меня. А я со смешком отряхнула платье от прошлогодней паутины:

— Хорошо же ты устроился, светлый князь! Три шага — и у княгини в покоях!

— Травница.

Он втащил меня в светлицу, закрывая потайную дверку, и обнял — рывком, крепко, жадно. А я увернулась от его губ и спросила серьёзно:

— Почему ты меня по имени не зовёшь?