Был ли это сон? А может галлюцинации?

Смотря на ворота, я гадаю, правда ли я была по ту сторону.

А может я желала этого настолько сильно, что придумала себе все это?

Я прекрасно понимаю, что не должна быть здесь. Я также прекрасно знаю, что то, что я сделала с ним, было омерзительно, и поверьте, от того, что я вижу это, мне становится еще хуже. Я всей душой желаю дать ему пространство, желаю соблюдать дистанцию между нами, потому что чувствую, что именно этого он и хочет. Но я слишком эгоистична. Я слишком сильно хочу его, и сейчас, понимая, что я нахожусь здесь, энергия переполняет и бушует во мне. Я хочу перепрыгнуть через эту стену, взобраться на холм к его входной двери, выломать ее, пронестись по его владениям, чтобы найти его, прижать к себе, обнять, прикоснуться к нему, и даже если он будет сопротивляться, притянуть к себе силой, как животное, каким я и являюсь.

Дрожь ощущается на кончиках пальцев, переходя в руки и плавно растекаясь по ним.

Я не могла сидеть спокойно.

Выскакиваю из машины и подбегаю к воротам, хватаюсь за прутья, затем трясу их и кричу во весь голос:

― Деклан! Пожалуйста, позволь мне поговорить с тобой! Деклан, пожалуйста!

Мой голос напрягается, когда я умоляю и упрашиваю его. Слезы начинают струиться по моим щекам, когда я выкрикиваю его имя, потому что одно ощущение его имени на моем языке сродни его поцелуям на моих губах. Поэтому я начинаю кричать еще громче, заявляя о своей любви, мой голос раздается пронзительным, болезненным криком, когда я выкрикиваю: «Деклан!» снова и снова, и еще много раз подряд.

Я не останавливаюсь ― я не могу.

Я ничто без него. Я умру без него. Он должен простить меня. Просто должен. Я не смогу жить, если он будет ненавидеть меня. Поэтому я борюсь с этими воротами, кричу и плачу, падая на колени ― полностью сломленная.

Я слабею, и мой голос замолкает, пока я пытаюсь отдышаться, успокаивая бешено колотящееся сердце. Опустив голову, я реву, пока влажность от земли просачивается сквозь ткань моих штанов.

Я пугаюсь и подскакиваю, когда ворота начинают открываться. Я поворачиваюсь и вижу, как черный внедорожник Мерседес, тот же на котором он приезжал в прошлый раз, движется по дороге. Отчаянно желая поговорить с ним, я встаю посреди дороги, блокируя въезд. Он замедляется и останавливается, эмоции сокрушают меня, положив замерзшие руки на капот машины, я молю.

― Деклан, пожалуйста. Пожалуйста, позволь поговорить с тобой. Я люблю тебя, Деклан.

Мои слова вылетают, смешиваясь с диким плачем, когда я смотрю на него сквозь лобовое стекло. Машина дергается под моими ладонями, когда он ставит ее на «парковочную блокировку» и открывает дверцу. Угрожающий взгляд вновь приветствует меня, но я неистово желаю его внимания.

― Деклан, пожалуйста, просто позволь мне поговорить с тобой.

― Думал, ты поняла, что я не хочу, чтобы ты возвращалась, ― выплевывает он со своим сильным акцентом, останавливаясь передо мной.

Быстрым движением он хватает мои руки в обе своих. Я не успеваю отреагировать, и Деклан тащит меня к моей машине, пока я кричу.

― Пожалуйста, остановись. Дай мне пару минут, чтобы все объяснить.

― Вероятно, нет ни одной гребаной херни, которую ты могла бы сказать мне.

Затем он дергает меня так, чтобы я была к нему спиной, и резко толкает меня к машине, выбивая воздух из моих легких, и прижимает меня. Пока одной рукой он держит обе мои руки за спиной, другой он прижимает к капоту мою щеку, которую покалывает от холода. Его тело нависает над моим, а его дыхание согревает мое ухо, когда он шипит в него:

― Если ты еще не поняла, я, мать твою, ненавижу тебя.

― Ты не имеешь это в виду, ― шепчу я, беся его сильнее, он хватает охапку моих волос и резко тянет мою голову назад. Моя шея вытягивается, искры боли простреливают сквозь сухожилия, и корни волос выдергиваются из скальпа, вынуждая кожу головы буквально пылать от боли. Я кричу, но он не отпускает меня.

― Да у тебя есть яйца, дорогая. Пришла сюда, зная, что одного звонка достаточно, чтобы тебя арестовали и экстрадировали.

― Почему тогда ты еще не сделал этого? ― спрашиваю я, сквозь стиснутые зубы, и он тянет сильнее, вырывая еще больше волос из головы. Ловя воздух от дикой боли, я довожу его до края. ― Скажи мне, почему.

― Думаешь, это потому что я забочусь о тебе? Ты, черт подери, сумасшедшая!

― Тогда почему?

― Потому что один взгляд на твое лицо вызывает желание убить тебя. Я думал, что ты умная и уедешь, и никогда не вернешься, но все же ты еще здесь, ― говорит он.

― Ты не причинишь мне боль.

Внезапная сила его руки шокирует меня, и я кричу в чистой агонии. Моя рука подлетает к затылку, дрожа, когда я прикасаюсь к голой плоти. Слезы падают из глаз, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, он держит в руках клок моих волос. Я чувствую, как кровь течет по задней части моей шеи. Он смотрит ― равнодушно ― пока мое тело мучается от боли, но я всю свою жизнь справлялась с болью и издевательствами. Меня били, пороли, привязывали на несколько дней, и единственное, что я поняла ― физическая боль терпима, в отличие от душевной.

Синяки исчезают. Кровь высыхает. Раны заживают.

Сделав глубокий вдох, я вытягиваю руки перед собой, и они все в крови.

― Ты не причинишь мне боль, ― повторяю я, и вот тогда я вижу мучения в его глазах. Нет сомнения, что он в ярости, но есть пустота ― пустота, к которой он не привык.

― Ты высосала всю жизнь из меня. Мне больше нет до тебя дела, ― говорит он, а затем бросает клок моих волос на землю. ― Я клянусь, что всажу пулю тебе в голову.

Я позволяю ему уйти, не сказав ничего, когда он поворачивается к своей машине. Я прикусываю язык, зная, что сделаю только хуже, если заговорю. Я дам ему отсрочку, но не отступлю. Я найду способ поговорить с ним, чтобы все объяснить. В прошлом я столько раз манипулировала, чтобы избавиться от препятствий, и смогу сделать это снова.

После того как вижу, что он проезжает мимо меня, и ворота закрываются, я иду к обочине дороги и загребаю в руку пригоршню снега. Мое тело напрягается, готовясь к боли, и мои руки дрожат, когда я тянусь назад. Вздрагивая, я прикладываю снег к своей кровоточащей голове, и шиплю от жжения.

Я беру еще снега и прикладываю к своей ране, и когда мое тело перестает трястись и цепенеет, я сажусь в машину и уезжаю.

― Что случилось? ― резко спрашивает Айла, когда я поднимаюсь вверх по лестнице.

― Извини? ― отвечаю я, развернувшись.

Поднимаясь по ступенькам, она выглядит встревоженной.

― Вся твоя спина в крови, милочка.

― Ох, я...

― Что происходит? Ты сама нанесла себе повреждения?

― Нет, ― быстро выпаливаю я.

― Тебе нужно позвонить куда—нибудь? В полицию?

― Нет, нет, я в порядке, ― защищаюсь я. ― Я в порядке.

Ее глаза раздраженно сощуриваются, когда я избегаю ее вопросов.

― Ты не в порядке. Или ты мне скажешь, что происходит, или я сама позвоню в полицию.

― Никакой полиции. Пожалуйста, ― говорю я ей, решая просто солгать. ― Это был глупый несчастный случай. Я поскользнулась на льду и ударилась головой, когда падала.

Она смотрит на меня скептически, прежде чем кивает.

― Ты должна пойти к доктору.

― Если это начнет беспокоить меня, я пойду. Рана выглядит хуже, чем есть на самом деле, ― пытаюсь заверить ее я.

Как только оказываюсь в комнате, я иду в ванную, чтобы проверить повреждение. Кровь покрыла мои волосы, и пряди приклеились к ране. Я убираю часть волос с раны, и они отрываются, образовывая корочку, из—за чего моя голова снова кровоточит. Я знаю, что должна взять влажное полотенце и очистить себя, но я наслаждаюсь болью. Она отвлекает меня от уничтожения моего сердца.

Страдание внутри меня разрастается, поэтому я продолжаю отрывать корочку, потянув себя за волосы, и концентрируюсь на боли вместо внутренней агонии. Я не могу высвободить ее, но могу замаскировать, я так и делаю. Когда я чувствую, как сочится кровь, то ощущаю эйфорию. Я смакую это сиюминутное отвлечение и наслаждаюсь кровью, которая щекочет мою кожу, когда стекает по шее. Это все на чем я фокусируюсь, когда вздыхаю в облегчении и закрываю глаза.