– К Ефиму Савельевичу, стало быть? Скоморохову? – кассирша в окне на входе тыкнула пальцем «в небо». – Так он уже отбыл… туда.
– Что?.. Умер?! – испугался Егоров.
– Да нет, почему! Наверх он отбыл. Он на втором уровне живёт, на Агротехнической, пятнадцать. Лифт через два квартала!
Ему уже начинало надоедать мотаться по посёлку, но отступать было некуда. При всей своей скромности и бедноте, поэт любил достигать своих целей. Отправился к лифту. Под ногами хрустела шелуха от семечек, слегка сдуваемая верховыми системами вентиляции.
– Судрь, есть чо? Эй, ой! Господин-товарищ, обождите, почто вы так быстро?
Егоров раздражённо махнул рукой в сторону направившихся на него гопников, вытащил вторую мобилу и бросил на покрытый шелухой пол. Спустя мгновение, позади послышались брань и звуки потасовки.
В мрачный и грязный лифт, больше похожий на небольшой паром, вместе с ним зашли несколько пенсионерок с тележками и пара прилично одетых человек, муж с женой. Их облик напоминал стиль богатых плантаторов прошлых веков с далёких центральных планет вроде Дубны или Невы. В руках они держали пустые корзинки.
– Вы поэт? – спросил Леонида женщина, слегка качнув роскошной причёской.
– Да, а как вы догадались? – спросил Егоров, приосанившись.
– Слухи разносятся моментально, – незнакомец пожал руку Егорову. – Заместитель суперкарго Аристарх Кузовенко. А это моя супруга, Маргарита. За овощами едем, знаете, из теплицы лучше, чем привозные.
Егоров прикинул иерархию и понял, что собеседник в десятке высших должностных чинов корабля. Должность заместителя суперкарго соответствовала званию капитана третьего ранга. Не сказать, что слишком высокая, но сравнимая с должностью капитана-лейтенанта.
– Очень приятно, – отозвался Егоров.
– Взаимно. Поэты – нечастые гости на нашей ржавой консервной банке. Вы намерены провести здесь концерт?
– Да, хотелось бы. Сейчас вот отправился на поиски Ефима Скоморохова, говорят, он мне поможет.
– О, старина Ефим. Будьте бдительны, он весьма словоохотлив. А в киноклубе можно было бы выступить, я бы с удовольствием посетил выступление.
Лифт поднимался наверх медленно, минуты две. Когда мутные полупрозрачные створки открылись, свет ударил в глаза – солнце здесь светило намного ярче. Вместе со светом пришли запахи – давно позабытые ароматы села, смешавшиеся с металлической вонью старых конструкций. Вокруг лифта росла трава, а совсем рядом высился кривой забор чьей-то усадьбы.
Аристарх указал Егорову направление и попрощался, и поэт зашагал по частным кварталам. После трамвая и встречи с гопниками Егоров испытывал лёгкий дискомфорт, но драться не пришлось. Вспомнил полезный совет о том, что диким животным не следует смотреть в глаза, и ему удалось пройти незамеченным мимо нескольких сельских компаний. Вид зелени и небольших домиков даже несколько поднял настроение.
Наконец, Егоров качнул ветхую дверь калитки дома по адресу Агротехническая, пятнадцать, и прошёл в огород.
Внутри, вокруг приземистого длинного барака с двумя подъездами, царило буйство зелёных красок. Знаток агрономии разглядел бы здесь огромные лопухи кустов тыквы и кабачка, побеги огурцов, грядку с горохом и пару мультиплодовых яблонь. У фасада желтели побеги хмеля, карабкающиеся по перилам куда-то наверх.
Над первым подъездом, деревянным, со стёртыми ступеньками, висела рукописная кривая табличка с незнакомыми фамилиями, но Егоров решил не сдаваться и прошагал к следующему. Интуиция не обманула – над дверью красовалась надпись: «Кв. 3 – Скомороховы, кв.4 – Шкодины». Егоров уже собрался стучать, как дверь отворилась и на порог вышла полноватая женщина в грязном переднике: Она хмурилась и угрожающе держала половник в руке, но увидев странную внешность поэта, спросила:
– Чего хотели, господин хороший? Огурчиков зашли покушать?
– Мне к Ефиму Скоморохову, по поводу выступления. Я космический поэт.
– Фима-а! – рявкнула дама в сторону дома. – К тебе гости! Проходите пока в кухню.
Его повели по коридорам мимо открытых дверей. Квартирка показалась не такой уж тесной, но бедно обставленной. В обстановке царствовал так называемый уральский стиль – старина, дешевизна, экономность, перемешанная с чуточкой провинциального мещанства. Мебель либо доживала свой второй век, либо была грубоватой, самодельной. В прихожей на стенах вместо обоев висели плакаты старинных качканарских шансонье. Никаких современных приборов – интеллектуальных гарнитуров, автоплит, роботов-уборщиков, принятых в Суздальской Империи, тут не обнаруживалось. Да и вообще приборов было немного – вычурный светильник, бессарабский плеер с мультфильмами и пыльный кухонный комбайн-синтезатор модели позапрошлого века. Не замечалось даже привычного в частных домах принтера-трёхмерника.
Зато целый угол кухни, куда привела его хозяйка, занимал хитрый прибор с кучей трубок, в котором Егоров увидел детали от кислородных компрессоров, блок охлаждения от станционного кибер-уборщика и большую надтреснутую колбу-ведро для переноса дефлюцината, стиснутого, вероятно, с чьей-то яхты. Всё устройство вибрировало, бурлило, гудело и испускало странные запахи. Егоров вглядывался в строение прибора, и у поэта прямо-таки зазудило внутри любопытство – он никогда не видел ничего подобного и не мог догадаться о предназначении.
Хозяин дома неторопливо вошёл на кухню, почёсывая подмышку. Это был коренастый усатый мужик с пролысиной и выпученными рыбьими глазами, чуть постарше Леонида. На его пузе красовалась рваная и, по-видимому, этническая майка, а штаны на ногах странно провисали в коленях.
– Добрый день, уважаемый, – пожал он руку Егорову. – Ефим Савельевич. Инженер, директор киноклуба «Заводчанин». Извиняюсь, что в домашнем.
– Леонид, – коротко представился Егоров. – Поэт.
Отчество своё он предпочёл скрыть. Судя по паузе, Ефима Савельевича это немного насторожило – традиции заставляли обращаться друг к другу по имени и отчеству, но хозяин не стал сходу ввязываться в спор о нормах этикета.
– Рассказывайте, что вас сюда привело?
– Мне вас порекомендовали в командном отсеке, – сказал Егоров, и Ефим Савельевич тут же расплылся в довольной улыбке. – Сказали, что вы можете организовать моё выступление.
Упоминание командного отсека возымело действие.
– Могу, отчего бы нет, – Ефим Савельевич покрутил усы. – Ну-ка, прочитайте что-нибудь?
– Без поэтизатора это будет не то. Но попробую. Серьёзное или не серьёзное?
– Давайте что-нибудь позитивнее. Как никак, вечернее время.
Егоров на миг задумался, затем выудил первое пришедшее на ум, прокашлялся и прочёл:
Целуя взглядом окрылённым море,
Прозрачной глади призрачную плоскость,
Рассвет вдали мы повстречаем вскоре,
Покинув скорбных заточений остров.
Взлетев стальною птицей в стратосферу,
Мы прикоснёмся к спутникам картонным,
Пусть луч созвездий светит нам во след.
Пусть будет океан бездонным.
– Пойдёт, – коротко прервал Ефим Савельевич. – Я видел что-то подобное у одного певца из Бессарабии. Кстати, слышал новости? Похоже, опять военный конфликт назревает.
Егоров попытался оправдаться, и, как это обычно бывает, получилось немного нелепо:
– Это достаточно старое у меня, немного максималистичное. Ещё могу короткостишия и четырёхмерную поэзию.
– Вот четырёхмерную – не стоит. Публика у нас, сами понимаете, судрь, весьма своеобразная. Провинция. Не поймут.
– Я никак не могу разобраться в культурных особенностях вашего народа, – признался Егоров. – Мне многое приходилось повидать, но здесь слишком много непонятного.
– Что же, например?
Егоров кивнул на странный аппарат в углу.
– Вот, к примеру, что это?
Ефим Савельевич усмехнулся, подошёл к шкафчику и достал пару пустых стеклянных бутылок и кружки.
– Мини-пивоварня Качканарской технологии. Вот мне всегда интересно было. Почему Качканар, к примеру, Новый, а Суздаль – нет? Ведь Суздаль, если не ошибаюсь, моложе Качканара? И никакого «Старого» Качканара нет?
