- Под финикийским парусом на бутылке "Монраше".

- Нам, Джимми, теперь не до рыбы. Скажи-ка лучше, как ты относишься к пекинской утке?

- Не с неё ли едят одну кожу?

- Вот, вот. От этой всей истории кожа да кости и остались, а потрошки висят по клюквенным кустам.

Казимира передёрнуло. Я вспомнил, как точно так же он дёргался в школе, когда нам меж лопаток всаживали дифтерийный укол.

- Ты был прав, Джимми. Переехало меня колесо.

- Давай, давай, поехали ко мне. Выпьем, и ты мне всё расскажешь.

Постукивая, потряхивая, подталкивая, согревая глазами, друг друга, мы подошли к машине. Полицейский всё ещё топтался рядом и как будто нас ждал. Глаза у него нервничали. Да полицейский ли это? На голове танковый шлем, в руке газета, наверное, забрало слежки. Неужели попались? Казимир привёз за собой хвост? Да нет же, хоть и дёргается служивый, похоже, он хочет указать моей машине на её недостойное место. А может штативы и кофры Казимира вызвали в нём цеховую солидарность: вместе обживали горячие точки, и рвение сменилось отеческой заботой:

- Пурим закончился, а Ид-аль-кабир* начался, так что, ребята, не лезьте в Восточный Иерусалим.

- Что он говорит? - спросил меня Казимир.

- Он говорит, что если ты сейчас не расколешься, то нас повяжут.

- Шутка от Шурика?

- Жутко от ШАБАКа.*

Казимир заволновался:

- Исайю ищут. Он всё ещё в обойме. Ты мне скажи, средь ваших полицейских есть русские шпионы?

Я дал растерянный гудок и вывернул направо.

__________________

Бен-Цви - Название одной из улиц в Иерусалиме.

Ид- аль-кабир - Один из главных мусульманских праздников.

ШАБАК - Служба безопасности Израиля.

- Как Лариса? - игру я начал в нейтральных водах, но Казимир даже на безобидный треп сурово озаботился:

- Мы так надоели друг другу, что кажется, пора нам умирать.

Я вспомнил прорастающее изобилием жизни тело Ларисы, и меня вновь

кольнуло: что-то с Казимиром произошло:

- Как Россия? - вопрос мой хоть и дежурный, но сердобольный.

- Вчерашнее завтра. Власть откупилась. Все перекрасились. Даже

Жванецкий, как настоящий еврей, хоть ещё немножко шьёт, но только уже красными нитками и при этом шьёт дело прокисшей демократии. Ещё бы, русской душе с еврейским паспортом вольготно жить, как страусиной голове в

песке. Поверь мне, если в России останется всего лишь один еврей последний: еврейский дух из городов и полей не выветрится. Россия больна своей историей. А где матушка инфекцию подхватила? Ее из просвещённой Европы Пётр вместе с сифилисом завёз. И болезнь эта зовётся Мораль. И, как водится, после болезни - осложнение чувств: тут и народилась дочь Христа и Морали - Любовь. А до ненависти один шаг. Вот и марширует Россия: шаг налево, шаг направо - вам говорят. Ты спрашиваешь, как дела в России? Сегодня ей уже ни Тютчев, ни Соловки не помогут.

Опять слова. Зачем они, когда в окно не солнце смотрит, а твоя праматерь? Я начал раздражаться. Не любил я гостям из России быть гидом. Им про Иерусалим: смотри, под небом этим столица мира, центр Вселенной, духовное средоточие; мол, всемирная история здесь вся и началась. И под ногами твоими пустота, ибо ты возвысился. А они вместо того, чтобы умирать от восторга, никуда смотреть не хотят, от чёрного солнца закрываются и только талдычат какая сволочь их последний начальник в редакции в Москве или на мылодробильном заводе в каком-нибудь Засранске.

- Казимир, с тобою что-то происходит, ты лучше посмотри в окно. Теперь не твоя лейка, а ты сам в фокусе Божественного промысла. Я думал здесь ты изведёшь пять банок плёнки.

Казимир, похоже, начал сопереживать и просунул нос направо:

- Что там за склад за колючей проволокой? - он уткнулся взглядом в Кнессет*, - меня друзья перед отъездом просили пошукать в Иерусалиме хранилище культуры под нашу по дешёвке музыку на дисках и всякий театральный хлам на вывоз.

- Это Кнессет, Казимир, как ваша Дума пополам с Кремлём. А что за песни ты мне пел по телефону?

- Какие песни? Это частушки, а напела их мне ночью одна бабушка. Ради её поручения я и приехал в Иерусалим. Она бывшая жена... - Казимир осёкся, зачем-то потрогал над собой микрофон от сигнализации, - давай свернём в какой-нибудь лесок. Чую, за нами слежка.

- Да за тобой Москва. Чего ты так боишься?

- Скажи мне лучше, - Казимир откинулся от пейзажа с колючей проволокой и, прижал мои глаза к воспалённым мозгам, - не знаешь ли ты в Иерусалиме улицу Узиель? Наверное, не знаешь. Поди, секретная она, как наши огороды под Кремлём. Если на ней делают ваши автоматы "Узи"* и селят наших супершпионов Штирлицев... Уж не номерная ли она?

___________________

Кнессет - Израильский парламент. По периметру здание обнесено забором из колючей проволоки.

Узи - Модель автомата производимого в Израиле.

- Казимир, номерные улицы только на Манхеттене, а Узиель - не автомат, а

человек, и рав притом. И что ты потерял на этой улице?

- Я там нашёл! - Казимир перегнулся и достал из сумки на заднем сидении

фляжку, открутил крышку в виде пузатого тибетского натуропата и отпил из

неё глоток. Фляжка Казимира имела столь же странную судьбу, как и сами рассказы о ней её хозяина. По молодости, покуривая на задах школьного двора, Казимир рассказывал о погибшем отце - лётчике, о том, как друзья его после гибели (а разбился он уже после войны, на радостях доступной жизни, в дуэли на самолетах) установили на могиле дуэлянтов два крыла от злополучных самолётов. Казимиру же в наследство вручили завёрнутый в знамя полка кусок топливного бака, из которого он на Ордынке у самого Пикуса заказал изготовить фляжку.

С годами версии появления фляжки на свет менялись вслед изгибам судьбы Казимира, и последний рассказ о её рождении был почти сакральным. Якобы кто-то проник в Шамбалу и, вернувшись, привёз обломок корабля пришельцев, который по описаниям Казимира, скорей напоминал шишак Дон Кихота. А космическую железку, прежде чем из неё сделали фляжку, вымачивали неделю от уснувшего солнца до молодой луны в растворе мочи и слёз девственницы и подвергли ритуалу Просветления на ложе человека, испытавшего клиническую смерть. Только так можно было добиться непревзойдённого воздействия хранимого в ней напитка на засоренные цивилизацией мозги.