Как же так получилось, что Ваньку Никитина освободили, а его – нет? Ведь вместе всю дорогу были! За что к нему такая несправедливость-то? Пусть он, Петька Ивашин, вначале воспринял переворот с огоньком, увлекал своих товарищей в бой, а потом активно принял участие в грабежах! В конце-то он же признал право Вейсмана отдавать им команды!

Это же офицеры подбивали всех к мятежу! Он-то тут при чём? Он же вообще не виноват! А где все офицеры? Почему здесь только солдаты? Злоба выплёскивалась из него непрерывно и его даже сторонились другие осуждённые. Они шли пешком по дороге на Москву, отмахивая за день по 18 вёрст, и караульные разрешали переселенцам отдыхать на телегах со скарбом, что шли в караване. Однако Пётр своей злобой заслужил их нелюбовь и такой привилегии был лишён. Но он шёл, мерно переставляя ноги, сжав зубы, и не просил о помощи.

Так продолжалось долго, может быть, он, в конце концов, вытерпел бы всё до конца, накручивая себя всё больше и больше, а может быть, он погиб бы в пути, окончательно потеряв поддержку своих товарищей. Однако Ивашин был солдат, и вокруг него тоже были солдаты, которые видели на свете ещё не такое.

– Петька, дурья башка, охолони! Доиграешься! – ткнул его кулаком в бок Смыков, старый сержант-преображенец, который стал неофициальным предводителем их партии.

– Чего пристал, Иваныч! Несправедливо всё это! – и Ивашин принялся с жаром изливать душу старшему товарищу.

– Да, Петька! – вздохнул Смыков, поглаживая свои седые усы, – Вот ты дурень, так дурень… О чём ты? Чай не ты, а кто-то другой, вытаращив глаза, в Петербурге в дома врывался! Ты же был лейб-гвардии Преображенского полка солдат! Видел же, что с Афанасьевым за такое сотворили! А ты вроде живой, на своих ногах топаешь, а? Дорога в Москву знакомая, иди, да думай, что дальше делать будешь.

– Тебе-то легко говорить, Иваныч!

– Совсем сдурел, малец! – взорвался старый преображенец, – Ты-то кто? Солдат! А я сержант! Я воевать начал ещё до того, как ты у мамки сиську сосал! Я при Кунерсдорфе бился, едва без ноги не остался! Глядишь и офицером бы стал, коли командиры бы порадели! А тут на старости лет на Камчатку шагай! А жена моя, а детки! Старшому-то едва двенадцать годков! Им-то каково?! Мне легко говорить! Всю жизнь свою перечеркнул! И не ворчу! Шагаю да думаю, как мне быть дальше! Как деток вырастить! – идущий рядом конвойный, прислушивался к их разговору и посчитал нужным вмешаться.

– Не грусти, старый! Доля наша солдатская! Идти, куда приказали, выполнять, что приказали! Авось командиры знают, что тебе делать и как тебя голодным не оставить! Как видишь, кормят сытно, места для ночлега подготовлены! Что ещё надо! А там, хоть на Камчатку, хоть на тот свет! Ха-ха! Бог не попустит, свинья не съест!

– И то, правда! – грустно пробормотал сержант в ответ.

Вот этот-то разговор и повернул Петькин взгляд на ситуацию – многим-то ещё хуже! Столько среди ссыльных семейных, у них жёнки, детки. Им-то каково?! А он пока один-одинёшенек, только о себе и думать приходится. Что же тогда грустить-то так? Воистину – доля его солдатская. Назвался груздём – полезай в кузов…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В дворянской среде такое суровое наказание для бунтовщиков вызвало новое содрогание. Их отправляли в места столь далёкие, что они, казалось, расположены за краем земли – это не Тобольск, даже не Берёзов или Пелым. Для наших подданных стало очевидно, что власть сурова и не собирается прощать дворянам их ошибки просто так, но и прямо убивать их не хочет, а желает их умучить. Оттого судьба Меншиковых казалась, чуть ли не сказочной.

Одновременно, по стране прокатилась целая волна крестьянских бунтов, направленных против помещиков. Среди крестьян распространялись слухи, что дворяне больше не управляют ими и им можно мстить. Но что-то подобное мы предвидели, и войска быстро гасили эти вспышки. Виновных наказывали как положено – убийц и поджигателей отправляли в Петербург, где решалась их судьба, прочих участников – на Камчатку.

Подобное поведение властей показало, что Императрица и Наследник не окончательно потеряли доверие к дворянству. Всё опять успокоилось, но количество жалоб от крестьян на помещиков быстро нарастало. Слишком много времени не было порядка в их отношениях и теперь его предстояло наводить. Благо, что множество земель и крепостных, принадлежащих ранее осуждённым дворянам, переходило в казну, а это гасило протестные настроения среди таких крестьян.

После наказания виновных, жизнь в городе начала возвращаться на круги своя – в Санкт-Петербурге возобновились приёмы, торговля начинала восстанавливаться. Во время веде́ния следствия даже работа коллегий сильно замедлилась – исполнялись только основные функции, лишь после опубликования списка мятежников люди успокоились и снова взялись за дело. И из Юстиц-коллегии пришёл сюрприз – завещание Алексея Григорьевича Разумовского. Он составил его втайне ещё в ту пору, когда я уехал на войну, и передал на хранение в коллегию, не доверяя никому. Я его очень любил, он меня тоже, но вот такого я не ожидал, всё-таки у Алексея Григорьевича были племянники, брат… В общем, я был назначен его единственным наследником, а богат граф был очень. В завещании было и личное письмо мне, в нём Разумовский благословлял меня на реализацию моих планов по устройству России, называя сыном своим. Ох, снова душу разбередило это письмо.

Наследство внесло разлад между мной и Разумовскими, что рассчитывали на состояние дяди своего. Если сам Кирилл Григорьевич отнёсся к решению покойного с уважением – у него самого состояние тоже было немаленькое, а брата он всегда уважал и слушался, то вот дети его… Если старший сын, Алексей ещё пытался как-то сделать карьеру, хоть и вяло, а мой дружок Андрей сидел в крепости, ожидая императорского решения, то остальные Кирилловичи уповали на наследство дяди, желая бездельничать. Они начали осуждать Алексея Григорьевича и меня, причём, не обладая достаточным разумом, делали это вполне публично.

Мне пришлось пригласить к себе их отца.

– Кирилл Григорьевич! Я прошу Вас объяснить поведение детей Ваших! У меня может сложиться превратное мнение, что измена Андрея есть продукт общения внутри семейства Вашего! А этого я точно не хочу, всегда видя в Разумовских друзей своих.

– Ваше Императорское Высочество! Я пришёл выразить Вам исключительно верноподданнические чувства! Помилуйте, Государь! Совсем дети от рук отбились! Как жена моя умерла, так совершенно распоясались мерзавцы! Не уделял внимания должному воспитанию их, всё супруга моя покойная! Выросли безмозглые и ретивые! Простите старика!

– Верю-верю! Но делать-то мне что с ними? Ведь разговоры ведут преступные! По совести мне их надо в крепость или на Камчатку отправить!

– Не лишайте меня, Ваше Императорское Высочество, пострелят моих! Кто же скрасит старость мою и продолжит род мой, род Разумовских! Может, подрастут – поумнеют?– вот прохвост, детей воспитать не сумел, так на мои чувства к брату своему давит.

– Хорошо, Кирилл Григорьевич! Не будем мы с Императрицей столь сурово наказывать Ваших потомков… Но и так оставить дело не могу! Мало того что они людей смущают словами и вседозволенностью своей, так ещё и не вырастут так путными людьми.

– Так как же с детками моими?

– Поедут тогда в армию. Только в служении они смогут найти место своё. А то, боюсь, и на самом деле род Разумовских может угаснуть… Переживёте без сынков своих, Кирилл Григорьевич, несколько лет?

– Так, Ваше Императорское Высочество, лучше уж несколько лет без них, пока они в армии, чем навсегда один, пока они на каторге!

– Да Вы – философ, Кирилл Григорьевич!

– Да есть немного, в жизни ещё и не такому сподобишься! – успокоившись, засмеялся бывший гетман. Я тоже ему улыбнулся и приобнял на прощание. Расстались мы с ним вполне довольные друг другом.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Меж тем закончила работу и Московская комиссия. Что же, выводы были вполне ожидаемы, хотя и неприятны. Для возникновения этой катастрофы – Москва была полуразрушена – должно́ было совпасть множество факторов, это и произошло. Фактически там имели место два заговора – нового и старого дворянства. Оба были направлены на усиление влияния благородного сословия и ослабление контроля императрицы. Пусть они были и не очень могучие, особенно по сравнению с Панинским, но были. Раскачивая ситуацию для обретения большей власти, я, пусть и не имея такой цели, вызвал ощущение у слишком многих, что у них появилась возможность давить на курс государства.